Ее толстые очки отражали пламя свечей.
– Логично.
Я поймала ее за атласный рукав, когда она повернулась, чтобы нырнуть в толпу гостей.
– Могу я связаться с вами мысленно?
– Ни за что! – Она опередила мои возражения. – Если я тебе понадоблюсь, я буду рядом.
Я вздохнула:
– Ладно. Но здесь не только я. Вы можете понадобиться кому-то другому.
Морщинки у ее рта стали глубже.
– Кому другому?
Я открыла и закрыла рот, поразившись, что забыла: она не жила в моей голове. Лишь Абдо видел сад.
– Другие… такие, как мы, – быстро прошептала я.
На ее лице отразился широкий спектр эмоций всего за несколько секунд – удивление, печаль, шок, радость, и закончилось все тем, в чем она особенно была хороша – раздражением. Она стукнула меня своим веером.
– Не могла мне рассказать? Ты имеешь понятие, сколько мне лет?
– Эм, нет.
– Сто двадцать восемь! – рявкнула она. – Вот сколько лет я провела, думая, что я одна. А потом ты, гарцуя, входишь в мою жизнь, чуть не устроив мне припадок, а теперь смеешь сказать мне, что есть и другие. Как много?
– Восемнадцать, если считать вас и меня, – сказала я, больше не смея ничего скрывать от нее. – Но здесь только двое других: волынщик. – Она издала смешок, явно вспомнив его. – И один из танцоров пигегирии. Маленький порфирийский мальчик.
Ее брови подскочили.
– Ты пригласила танцоров пигегирии? Сегодня? – Она откинула голову и рассмеялась. – Что бы еще о тебе ни говорили, ты все делаешь по-своему, с освежающим уверенным упрямством. Мне это нравится!
Она удалилась в цветастую толпу, оставив меня раздумывать над этим комплиментом. Говоря о пигегирии, я же еще не видела труппу. Я поискала: