Иначе?

Димитрий чуял силу, заключенную в камне, и та пугала, тревожила. Она была велика и неподвластна воле человеческой, а потому он прекрасно понимал, что стоит этой силе вырваться, как не станет не то что дворца, но и города с его рекой, каналами и мостами.

— Чужой сюда не пришел бы, — сказал Лешек очевидное, явно и самому ему было здесь неуютно. Вон на щеках вновь чешуя поползла, на шею скатилась, обвила ожерельем драгоценным. В нем и каменья поблескивали, темно-красные, нехорошо напоминающие кровь. — А своих… я думал, что никого не осталось.

И не только он.

В конце концов, не подозревать же в самом деле Лешека или батюшку его в том, что заговор против себя устроили. А все одно к одному вяжется, и стало быть, кровь позволит шапку заветную примерить. И народец царя нового примет, смуты опасаясь, и…

Кто смолчит.

Кто клятву принесет, ибо кровь есть кровь. А недовольные… всегда они были, но что они смогут, когда альтернативы не будет?

Нехорошо.

Настолько нехорошо, что волосы дыбом встают.

— Я тебя позвал, чтоб ты на них глянул. И перенести надо будет…

— Матушка…

— Рассказал.

— А отец?

— И ему… он думает. Вспоминать пытается, но… — Лешек развел руками.

— А если…

Посадить внизу кого, чтоб пригляделся к месту этому… хотя кого? Первецова? Не та натура… Стрежницкий бы смог, он отчаянный до дури, однако слабый ныне, и опять же в деле завязан, а как — поди-ка пойми…

Лешек покачал головой:

— Почует… и уже знает, что мы тут были. Здешняя сила на редкость своевольна, тем более кровь почуявшая.

— Стало быть, забеспокоится. — Димитрий решительно заставил себя не обращать внимания на препоганейшее ощущение чужого взгляда. Тот прямо давил, причем со всех сторон, будто сама гора присматривалась, не зная, схлопнуться ли стенам или пощадить дурака, который сунулся в место запретное. — Тех девиц он нам подкидывал, дразнясь, силу свою показывая, а вот этих спрятал. Только ты их все одно отыскал.

А как именно, спрашивать не стоило.