Поворачивая печать под лампой, я сосредоточилась на дате. Для средневекового рыцарского ордена поздновато. Что же в том году произошло примечательного? Елизавета I обезглавила графа Эссекса, датский астроном Тихо Браге умер при куда менее романтических обстоятельствах… не подходит.

И тут меня осенило. Это не римские цифры, а буквы, и последняя из них L, а не I.. MDCL — аббревиатура имени Matthew de Clermont.

Я зажала печать в ладони, вдавила в кожу.

Второй диск был, вероятно, личной печатью Мэтью. Эти символы власти во избежание фальсификаций обычно уничтожались после смерти или отставки владельца, а владеть и большой, и личной печатью мог лишь один рыцарь: глава ордена.

Но почему он держит печати в тайнике? Кто сейчас помнит о Рыцарях Лазаря и о том, кто возглавлял их когда-то? И этот воск на большой печати…

— Не может быть, — прошептала я. Рыцари в блестящих доспехах — достояние прошлого, в нашем времени им нечего делать.

Сделанные на Мэтью доспехи мерцали при свечах, возражая мне.

Я с грохотом бросила печать в ящик. На ладони отпечатались крест, полумесяц со звездой, цветок лилии.

Тайник с печатями и свежий воск на одной из них имели только одно объяснение: Рыцари Лазаря продолжают существовать.

— Диана, у тебя все в порядке? — окликнула снизу Изабо.

— Да, — отозвалась я, глядя на отпечаток. — Смотрю свою почту, много всего накопилось.

— Можно Марте забрать поднос?

— Нет, я еще не доела!

Она ушла в гостиную, и я перевела дух.

Третья печать мало чем отличалась от второй — только полумесяц в правом верхнем квадранте ее реверса был один, без звезды, а надпись по краю гласила «Philippus». Некогда ею владел отец Мэтью — стало быть, Рыцари Лазаря были семейным предприятием де Клермонов.

Уверенная, что больше никаких ключей здесь не отыщу, я перевернула печати гробницей кверху, задвинула ящик на прежнее место и перенесла столик, на котором Мэтью держал вино, к книжным полкам. Он ведь не запрещал мне смотреть его книги, правильно? Я скинула мокасины. Столик угрожающе затрещал, когда я на него взгромоздилась, однако выстоял.

Деревянный брусок в правом углу верхней полки оказался на уровне моих глаз. Затаив дыхание, я взяла первую с противоположного края книгу. Такой древней рукописи я еще не держала в руках. Переплет жалобно заскрипел, страницы обдали меня запахом старой овечьей кожи.

«Carmina qui quondam studio florente peregi, / Flebilis heu maestos cogor inire modos». К моим глазам подступили слезы. Боэций, «Утешение философией», шестой век. Это писалось в тюрьме, где автор ожидал казни. «Радостные песни некогда сочинял я, / К печальным ныне вынужден обратиться». Я представила себе, как Мэтью, потерявший жену и сына, еще не привыкший к вампирской жизни, читает строки приговоренного к смерти. Мысленно поблагодарив того, кто хотел утешить его таким образом, я поставила книгу на место.