Токи ни разу не поставил под сомнение свой долг (или желание) следовать семейной традиции, и, хотя тихо горевал, когда непрерывно куривший отец умер в возрасте сорока девяти лет от болезни сердца, прежде всего испытывал гордость оттого, что принимает эстафету. Ему было тогда восемнадцать лет, и он только-только закончил школу.

Отметки были блестящими, и поэтому начались было разговоры о поступлении в колледж, но, когда отец умер, сами собой прекратились. Потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к физически тяжкой работе, но куда тяжелее было понять, что его сверстники, и в особенности сверстницы, считают "диким и глупым" (как презрительно выразилась выпускница секретарских курсов, с которой он разок посидел в кафе) отдавать жизнь такому примитивному и низкооплачиваемому занятию.

Даже сестра Токи — Бивако, его единственная оставшаяся в живых родственница, — уговаривала его попытаться найти другую работу, скажем повара, счетовода или инструктора в спортклубе (ей почему-то казалось, что отличная физическая форма — достаточное квалификационное свидетельство для последней из упомянутых должностей). Идти в колледж, даже если бы он захотел, было поздно, но, с точки зрения Бивако, почти любая работа прибыльнее и легче, чем толкать день-деньской тяжелую, расплескивающую воду тележку с золотыми рыбками в толчее душных от смога токийских улиц.

"Да, ты права", — говорил Токи, вздыхая. Но он поклялся умирающему отцу, а потом на краю могилы стоящему деду, что, пока в Токио есть хоть один малыш, готовый с радостью бежать на крик "Кингёоооо!", он, Токи Каминари, несмотря ни на что, будет вставать в четыре утра и возить свою тачку по улицам города. Только одно его беспокоило, и притом очень сильно. Поскольку женщины, узнав, чем он занимается, не хотели с ним даже и разговаривать, неясно было, как же ему найти жену и родить ребенка, который продолжит традицию? А ведь требовался не просто ребенок, а мальчик, потому что женщин, торгующих золотыми рыбками, в Японии никогда не бывало. Работа требовала чересчур много сил, а кроме того, как и многое другое в маскулинной японской традиции, не выполнялась женщинами, да и все тут.

От Роппонги до Эбису, где Токи забирал у жившего возле станции оптового торговца дневной запас рыб на продажу, было меньше двух миль. Две стороны деревянного ящика на колесах, представлявшего собой его тележку, были стеклянными, внутренность — разделена на четыре отсека. Заполнив первый из них водой, Токи запустил туда обыкновенных золотых рыбок: "вакин" и "рюкин", тех, что продают на всех храмовых праздниках, тех, кому суждено месяца два спустя неминуемо всплыть брюшком вверх в аквариуме — от перекорма или дурного ухода. Этими рыбками Токи заполнял два отсека. В оставшихся плавали более ценные виды, которые стоили дороже и предназначались преимущественно взрослым: здесь были привезенные из Китая толстенькие золотистые и серебристые красавицы с вуалевыми хвостами и экзотические красно-крапчатые с блестящими угольно-черными плавниками. К счастью, во многих ресторанах и в частных домах продолжали держать большие аквариумы, потому что только продажа крупных и сравнительно дорогих экземпляров позволяла Токи продавать маленьких, осужденных на верную гибель золотых рыбок по сто йен за штуку, то есть в точности за ту цену, что он платил оптовому торговцу.