— Ты уверен, что все это стоит показывать магистру доминиканцев? — с сомнением спросил король, прочтя позже протокол допроса, — Он не сочтет, что я спятил?

— Уверен, — ответил Филипп, — Псы Господни знают о вампирах, они поверят, что все рассказанное Гибуром правда. Я думаю даже так — они с удовольствием поверят в это.

На все что происходило дальше, им оставалось только смотреть со стороны.

Охотники-доминиканцы действительно знали свое дело. Однажды ясным весенним днем они по всем правилам осадили один из особняков в центре Парижа и быстро захватили его, несмотря на яростную защиту его многочисленных слуг. Доминиканцев было больше, они были хорошо вооружены, и они были безжалостны и к нечисти и к людям, погубившим свои души тем, что с этой нечистью якшались.

Принц города был достаточно силен для того, чтобы не спать днем, если это требуется, и он сопротивлялся, как мог, отстаивая свой дом, свою жизнь и жизни своих соратников вместе со слугами-людьми. Но, конечно, он не мог выстоять перед несколькими десятками правильно вооруженных людей. Вломившиеся в дом монахи просто расстреляли вампира из арбалетов, болтами с серебряными наконечниками, а после выволокли его, еще живого, во двор, где тот вспыхнул на солнце и сгорел за несколько минут. От него остались только почерневшие от сажи кости.

В тот миг, когда принц умирал, казалось, весь город содрогнулся от внезапной боли, пронзившей сразу несколько сотен существ, связанных с ним семейными узами или же клятвой крови. Многим из них тоже оставалось жить всего несколько часов, — воспользовавшись своеобразной индульгенцией, полученной от короля Людовика, доминиканцы в тот день уничтожили столько вампиров, сколько смогли обнаружить. И было их немало…

Филипп, спавший в своей гардеробной в Пале-Рояле, почувствовал ужасную боль тот час же, когда первый болт с серебряным наконечником пронзил тело его создателя. Филипп знал, что так будет, — знал, что будет испытывать боль вместе с ним, но не думал, что боль будет такой, как если бы убивали его самого. Филипп не мог проснуться, он не мог вскочить и закричать, не мог спастись бегством, хотя ему казалось, что его тело пронзают десятки стрел, смоченных в едком яде. А потом обжигающие лучи солнца положили всему конец. И боль тут же ушла, оставив после себя пустоту, холодную щемящую тоску, и отчетливое понимание того, что случилось нечто непоправимое. И Филипп плакал кровавыми слезами, осознавая весь ужас своего предательства и всю безмерность своей потери. Он сам обрек себя на одиночество, которое пребудет с ним теперь на веки вечные… Обычно принц не видел снов, с наступлением рассвета он все равно, что умирал, он ничего не чувствовал и не сознавал. Но этот злосчастный день он запомнил. Потому что хотя физическая боль и ушла, оставив после себя только горькое послевкусие, боль душевная становилась все сильнее час от часу. Теперь Филипп было свободен, но, похоже, свобода далась ему слишком дорогой ценой… Лоррен чувствовал себя не лучше, он был мрачен, зол и раздражителен. Победа его тоже не радовала.