Досмотрев рэкетира и выслушав умную заключительную речь Позднера (такую умную, что никто в студии, как всегда, ничего не понял), мы убрали со стола, свалили грязную посуду в посудомоечную машину, вяло разделись (у нее, правда, под платьем не было белья), вяло позанимались (да, простит меня тот строгий Поэт) любовью и заснули. Кот устроился у нас в ногах, и каждый раз, когда кто-то из нас шевелился, недовольно уркал.
Среди ночи я разок проснулся, сходил отлить (пить надо меньше, как сказала бы моя половина и… была бы права), а когда позевывая вернулся в спальню…
Мы не закрывали жалюзи, и в спальне было почти светло — в небе висела почти полная луна и заливала комнату тусклым ровным светом. Желтоватым и холодным. Кот не спал — лежал на животе и смотрел на Рыжую. Как-то внимательно смотрел, словно
— Эй, развратник, — еле слышно прошептал я, — чего ты уставился?..
Кот дернул ухом, но не повернул головы и не отвел глаз от… Я вдруг увидел, что он быстро поворачивает голову туда-сюда — чуть-чуть, на сантиметрик, если не меньше — и опять глянул на Рыжую. По ее плечу и груди пробегали тусклые красноватые блики, отблески какого-то света, но свет из окна лился
Если бы не Кот, я решил бы, что это у меня в глазах мелькает от темноты — после яркого света в ванной глаза могли не сразу привыкнуть к тусклому лунному свечению… Но Кот тоже явно видел эти блики, он
Я зевнул — на меня вдруг накатила сонливость, хотя секунду назад сна не было ни в одном глазу — и забрался под одеяло, пробормотав Коту:
— Спи, давай, полуночник… И нечего пялиться на голых баб…
Кот ничего не ответил — кто я такой, чтобы он спрашивал у меня разрешения и советов, на что ему пялиться — и я, повернувшись к Рыжей спиной (Господи, как же приятно иногда касаться такой по-домашнему уютной и теплой попы — к черту все эти