— Ты хочешь, чтобы я сказал прямо сейчас? Прямо так взял и выбрал? — спросил я.

— Да, — твердо выговорила она и добавила чуть тише: — Пожалуйста…

— Но ведь ты не дура, и ты понимаешь, что выбрав тебя, я выберу и все, что к тебе приложено.

— Да, — кивнула она.

— И тебя это совсем не трогает?

— Нет… — как-то хрипло сказала она, резко мотнув рыжей гривой. — Меня это не «не трогает». Меня это не ебет.

— Но это есть, это — часть… выбора. Зачем нам закрывать глаза, делать вид… притворяться? Зачем hypocrisy? — я смотрел на нее с каким-то внезапно проснувшимся странным интересом. — Не мой жанр. И не твой… Не наш.

(… Она явно что-то скрывает от меня. Я вижу… Я сыграл какую-то роль в сложной игре, её игре, только эта игра вышла из-под её контроля, и теперь она растеряна…)

— Я знаю, — кинула она и… продолжала ждать.

Все, как-то отстраненно подумал я, я сказал ей всю правду. Она знает меня таким, какой я есть. Я ни за что себя не выдаю — ни за что другое. Она видела мой страх перед ее мужем-покойником, видела, как я стал трусливо заискивать перед ним, стоило ему глянуть на Кота. Она видит, как мне нравится все, что покупается за деньги, как мне нравятся деньги… А что сильнее влияет на выбор — она сама или… dolce vita… Пускай потом сама ломает себе голову и грызет печенку, если захочет, а я… Я ведь, если честно, и сам не знаю. Ладно, она ждет, ей не по себе, она мучается, а их нельзя мучить, нельзя обижать….

— Останусь, — легко и как-то равнодушно выговорил я. — Прямо сейчас. Считай, уже остался, развелся, расплевался, но… Мне все равно придется съездить домой.