* * *
Марта еще не успела привыкнуть к этому новообретенному миру, к тому, что даже ночь не в силах приглушить яркость красок, что звуки флейты до сих пор звучат в душе нежно и тревожно одновременно, что Арсений сжимает ее в объятиях так крепко, что больно дышать, как мир снова изменился…
Наверное, Арсений услышал что-то особенное, недоступное ей. Или не услышал, а почувствовал, потому что оттолкнул ее с какой-то торопливой небрежностью, перегнулся через перила, всматриваясь в темноту. Марта тоже хотела видеть, хотела понять, что заставило Арсения разжать объятия, оттолкнуть, а может, и вовсе забыть о ее существовании.
Внизу полыхал костер. Огромный, выше человеческого роста. Клубы дыма сплетались в сизые спирали, извивались, точно в судорогах, а в завывании ветра Марте вдруг почудились женские крики. Если бы она смотрела не на костер, а на Арсения, то, наверное, поймала бы тот страшный момент, когда глаза его сделались пустыми, как окна давно заброшенного дома. Но Марта смотрела вниз и скорее почувствовала, чем увидела, как стоящий рядом Арсений стал медленно заваливаться вперед, туда, где черный ночной воздух вспарывали яркие светлячки искр, туда, где его ждала неминуемая смерть…
Руки Марты беспомощно и бестолково заскользили по его спине, пальцы, ломая ногти, зацепились за ремень джинсов, но эти жалкие попытки могли лишь задержать, а не предотвратить падение.
Он справился сам. Наверное, тех мгновений, которые смогла выторговать для него у судьбы Марта, хватило на то, чтобы Арсений пришел в себя, вцепился в ограждение. Теперь уже он, а не она болтался между небом и землей, теперь уже ей предстояло совершить невозможное.
Упав животом на припорошенную мокрыми листьями площадку, Марта протиснулась между прутьями ограждения, ухватила Арсения за левую руку.
— Ты потерпи, я сейчас… Арсений, родненький, ты только не разжимай пальцы. — Она не знала, слышит ли он ее, она даже лица его не видела из-за ослепительно-ярких сполохов костра. — Держись второй рукой! Ну, пожалуйста!
— Не могу. Кажется, я растянул запястье, когда хватался за перила… — Его голос звучал спокойно, но в спокойствии этом Марте чудилась обреченность.