— Мама часто бывала под кайфом, — резко проговорил он, словно оторвав пластырь от все еще не до конца зажившей раны. — Она начала употреблять еще в юности, и, думаю, поэтому Лили родилась… такой. Пока мы были маленькие, она еще как-то сдерживалась, но, когда поняла, что я могу позаботиться и о себе, и о сестре, то…

— Это несправедливо, — выдохнула я, сжав кулаки и ощутив, что меня разрывает между злостью, направленной на эту женщину, и безграничной жалостью, что захлестывала меня, когда я думала о ее заброшенных детях.

— Так или нет, теперь-то какая разница, — равнодушно отмахнулся Йон. — Я не уследил за сестрой. Она… погналась за бабочкой и вышла в окно. Пятый этаж, внизу асфальт — шансов у нее не было. Мама… На ней это очень сильно сказалось. Она начала употреблять более тяжелые препараты и… так в нашей жизни появился Сэм.

Меня распирало от желания сказать что-то, возмутиться, закричать, расплакаться — но я молчала. Я не могла даже обнять его и уже почти жалела о том, что настояла на своем и вынудила его раскрыться прежде, чем он сам к этому пришел.

— Он снабжал ее разными веществами и иногда трахал. Но чаще подкладывал под своих дружков. Мама… она даже тогда была красивой. — Он скривился, попытался отвернуться, чтобы скрыть нахлынувшие на него эмоции, но мне не нужно было видеть его лицо, чтобы почувствовать колючие слезы в собственных глазах. — Она говорила, что любит его, и просила меня называть его папой, а он… Он потакал ее прихотям и удовлетворял собственные. Он был ее дилером и сутенером, а потом…

Йон прервался, словно ядовитые слова застряли у него в горле, прожигая его насквозь и отказываясь выходить наружу.

— Что было потом? — тихо спросила я, когда пауза слишком затянулась.

— Он дал ей то, что не следовало, — кратко и сухо произнес альфа. — Может, хотел проверить, как подействует, я не знаю.

Он снова замолчал, опустив угрюмый взгляд на собственные руки и терзая ногтем заусеницы на большом пальце.

— С ней что-то случилось? — предположила я.

— Да, именно так. С ней кое-что случилось, и я остался совсем один.

После этого он надолго замолчал, и я поняла, что больше Йон говорить не намерен. Впрочем, я и так узнала больше, чем надеялась, и мне нужно было как следует все это осмыслить. Маленький ребенок, потерявший сперва сестру, а потом мать, вынужденный скитаться по холодным недружелюбным улицам, лишенный защиты и заботы и отягощенный бесконечным чувством вины за то, что не смог уберечь своих близких — как мне было сейчас в двух словах объяснить и передать все то, что теснилось в моей груди и остро жгло ее изнутри? Как сказать, что его мать была слабой эгоистичной женщиной, которая поставила свои интересы и зависимости выше интересов собственных детей, но он не был в этом виноват? Что такой ублюдок, как Сэм, не заслуживает ни его памяти, ни его мести, ни даже упоминания о нем? Йон построил всю свою жизнь на ненависти к этому человеку, потому что больше у него ничего не было. И если бы не благотворное влияние его отца и наставника, которого я уже заочно без меры уважала, мой альфа мог бы вырасти озлобленным безжалостным уродом, ни во что не ставящим чужие жизни на пути к достижению собственной цели. Да, он и так не боялся запачкать руки, разбираясь с негодяями, но, вспоминая, как он заботился о побитой Сузи, как помогал девочкам из Дома Ории перестилать крышу, с какой нежностью смотрел на Никки и ее малыша, да что там — как он все это время присматривал за мной, помогал моим друзьям и терпеливо сносил все мои приступы паники и перепады настроения, я осознавала, какой огромный и непростой путь духовного развития он прошел за эти годы, не озлобившись и не возненавидев весь мир за то, как тот поступил с его семьей.