– Но… кто же вы такой? – в который раз беспомощно спросил Мануэл, глядя на то, как парень с увлечением тычет пальцем в стекло огромного аквариума, за которым плавали две пираньи. – Откуда вы… Как вы смогли… Где гарантии, что мои кошмары… Что они не вернутся?!

Парень, отвернувшись от аквариума, уставился на Мануэла… и вдруг расхохотался – громко, весело и заразительно, как ребёнок.

– Гарантии, сеу Мануэл? Бросьте! Что можно гарантировать в этой нашей жизни? Просто не сердите ориша. И не ссорьтесь с Эшу. И всё будет хорошо!

Дверь захлопнулась. Мануэл Алмейда, весь в поту, без сил откинулся на спинку кресла. Из коридора снова послышался весёлый смех – и всё стихло.

Над цветущими кустами у дома старого Осаина вились светлячки. Белые цветы гибискуса, казалось, слабо светятся в вечерних сумерках. Здесь всегда обитало множество вагалуми, но в этот вечер они словно сошли с ума и плясали над гибискусом целым сонмом, озаряя листья и цветы трепетным зеленоватым сиянием.

«И откуда их столько взялось? – думал Рокки, сидя на крыльце и разматывая бинты на левой ноге. – Неужели это потому, что исчезли птицы? Так, глядишь, нас тут съедят насекомые…»

Из дома доносился слабый звон посуды и шипение дендэ: отец жарил маниоку на ужин. Невнятно бормотал древний телевизор: передавали футбольный матч из Сан-Паулу. Освещённую площадку перед крыльцом торжественно переползала серая черепаха. За ней, двигаясь по прямой, как заводной автомобильчик, появился броненосец-татубола. Замер на миг, почуяв человека, приготовился было свернуться в клубок, – но Рокки не шевелился, и татубола, помедлив, отправился по своим ночным делам. Со стороны фермы доны Энграсии донёсся чей-то смех, весёлый, поддразнивающий разговор: кажется, туда снова съехалась семья.

Глубокие раны, оставленные две недели назад топором Ийами, уже затянулись. Рокки даже думал о том, чтобы не перевязывать их больше. Некоторые вещи на воздухе заживают лучше и быстрей… На ступеньке крыльца стояла жестяная миска с густой, терпко пахнущей мазью, которую отец всё утро варил на кухне. Рокки, морщась, начал смазывать рубцы. В первый миг ногу пронизывала страшная, до темноты в глазах, боль – но вскоре она затихала, а через минуту проходила совсем. «А отец ещё в силе, надо же! Глядишь, и впрямь скоро всё заживёт…»

Скрипнула калитка. Послышались шаги. Рокки поднял голову. По дорожке к дому медленно, то и дело останавливаясь, шла Оба. К груди она прижимала две кастрюли, обвязанные полотенцами. Рокки отставил в сторону миску. Хотел было подняться, но ноги немедленно отозвались острой болью.