Он развернул меня к себе.

— Ш-ш. Оставь хоть ненадолго свои шуточки.

Он наклонился ко мне, и я сама не поняла, как качнулась к нему. Как мы встретились в солнечном свете, переплетясь руками и губами, как венок и плющ, и сейчас в этом поцелуе была не лихорадочная страсть, как на столе, а мягкое, нежное, искреннее чувство, которому незачем было торопиться. Словно мы оба вернулись домой.

Сейчас его грудь дышала спокойствием. Пластины на костюме Тайбери больше не горели алым; напротив, они словно источали мягкое, тёплое сияние, будто сейчас для меня светилось его самое сердце. Неужели это и есть любовь? Ох, если он прав, если я в него влюблюсь…

…А если он?

Не хочу думать об этом. Пожалуйста, пусть все эти мысли просто… растворятся.

Тайбери сделал лёгкий жест, и деревянная кушетка, стоящая напротив зеркала, словно бы сделалась шире. От белоснежных простыней пахло свежестью и сухими цветами, и я вдруг подумала, что мне хочется сравнить эту нежную чистоту с развратным чёрным шёлком в спальне внизу. А если привязать ремнями не меня, а Тайбери…

— Вечно меня куда-то заносит, — прошептала я, тряхнув головой.

— Надеюсь, в приятную сторону?

Я только засмеялась в ответ.

И позволила Тайбери подхватить меня на руки.

— Верь мне, — шепнул он.

Дыхание перехватило. Я не могла даже шепнуть: «Верю». Лишь кивнуть, глядя ему в глаза.

Сапоги Тайбери полетели в сторону. Моё платье, посопротивлявшись, отправилось за ними, и на этот раз мне было совершенно наплевать, что я осталась в одном лишь белом кружеве перед этими горячими руками. Сейчас я доверяла им. Доверяла ему. И поцелуям на лёгкой кушетке, становившимся всё откровеннее.

— Даже не могу поверить, что мы наконец… — голос Тайбери сделался хриплым.

Я потянулась к его костюму на груди.

— Я помню, как расстёгиваются твои пластины, повелитель, — дразнящим шёпотом произнесла я. — Потому что ты мне показывал. Помнишь?

Его пальцы легли на мои. Вместе мы нажали на пластины, разошедшиеся в разные стороны.

И одновременно ахнули.

Белоснежное сияние, идущее от кристалла, мне не привиделось. И сейчас оно разгоралось, освещая наши руки и лица.