«Анна рассказывала… рассказывала со смехом, с издевкой, наслаждаясь моей болью. О том, как воспользовалась несведущестью моей жены. Она украла её тело, подменив душу. И я до сих пор не знаю, получила ли моя Анна свободу. И только теперь, когда пишу эти строки, я вновь удивляюсь тому, что и мою жену звали, как это проклятое отродье. Будто недобрый знак, один из тех, которым суждено остаться непонятыми».
– Моя мать…
– Она в зеркале, – я дернула плечом. – Стало быть, мне не примерещилось. А…
– Я виноват.
– В чем?
– В том, что… я знал. Понимал. Я должен был отдать зеркало отцу. И он бы…
– Это треклятое зеркало отличается повышенной живучестью, – я знала, что вряд ли мои слова успокоят. Но и молчать было подло. – Его не уничтожили ни тот… Арван, ни его братья, хотя они точно понимали, в чем дело. Оно как-то… выжило. Спряталось. А потом нашлось. С вещами такое случается. Я знаю. И может… может совсем не случайно твой друг отыскал тот тайный ход… как оно вовсе туда попало?
Спросить?
У кого?
У усмехающейся покойницы, которая пялилась нам в спину. Неуязвимая, стало быть… не бывает такого. Я, дитя насквозь рационального мира, точно знаю, что не бывает.
Ни абсолютной силы.
Ни…
Демонов.
Ну, с демонами вопрос, конечно, но вот абсолютная сила… как показывает практика, на каждое заклятое колечко свой вулкан найдется.
«Анна сказала, что я исполню предначертанное. Что я должен вернуться в город и освободить ту, кого она именует Повелительницей. И тогда сама Анна обретет жизнь. А еще миру воздасться по заслугам. Если же я откажусь, Анна уничтожит меня так же, как и моего бедного доверчивого предка. Смерть мне не страшна. Смерть по сути избавление. Но страшно оставлять сына. Я попросил об отсрочке, сделав вид, что боюсь, что ослаблен и изможден, что душа моя пребывает полностью в её власти. И она, уверенная в своей близкой победе, отступила»
«Анна сказала, что я исполню предначертанное. Что я должен вернуться в город и освободить ту, кого она именует Повелительницей. И тогда сама Анна обретет жизнь. А еще миру воздасться по заслугам. Если же я откажусь, Анна уничтожит меня так же, как и моего бедного доверчивого предка. Смерть мне не страшна. Смерть по сути избавление. Но страшно оставлять сына. Я попросил об отсрочке, сделав вид, что боюсь, что ослаблен и изможден, что душа моя пребывает полностью в её власти. И она, уверенная в своей близкой победе, отступила»
– А он…
«Я принял яд. Верное средство, которое не позволит никому и ничему завладеть моим телом. Я пишу эти строки, ибо яд и близость смерти освобождают от всех данных клятв. Я, правда, пребываю в сомнениях. Анна когда-то поклялась не причинять зла моему сыну. И поскольку она уже мертва, у неё нет лазейки, которой воспользовался я. Она вынуждена будет затаиться. Но мой сын не так силен, ко всему по-юношески порывист. С него станется искать мести, а стало быть, он нарушит этот уродливый хрупкий мир. И сам станет легкой добычей твари, которую я уже не могу назвать и душницей. Анна нечто совершенно иное, сильное и коварное, опасное. А потому я оставлю эти записи человеку надежному с тем, чтобы он сохранил их и поместил в укрытие, недоступное для нежити. И если все же мой сын отыщет их, а я смею надеяться, что рано или поздно его душа, поврежденная, все же исцелиться, он проявит большее благоразумие»