Но ни маркиз де Конфьян, ни граф дю Вириль не относились ни к тем, ни к другим. Оба были слишком молоды, чтобы растерять кураж юности да обрести степенность и благоразумие зрелости. И вместе с тем достаточно богаты, чтобы не мечтать о благах, что дает слава. Потому оба собрались домой в тот же день. Рыцари только перешептывались – неужели их владения где-то рядом? На приятелей они не походили, а прислуживать маркизу графский сын бы не стал. Тут рождалось новое предположение: а что если дю Вириль – младший сын, не имеющий никакой надежды на наследство? Тогда вполне возможно, что его пристроили оруженосцем к мессиру де Конфьяну. Но и это звание было слишком низким для графского отпрыска.

Фрейхерр же Кайзерлинг уверял, что де Конфьяна и дю Вириля связывает нежная мужская дружба, но никто ему не верил – мало ли что привидится спьяну?

Так, под все эти перешептывания, юная Аделина выскользнула из кухни и, усмехаясь себе под нос, поскольку одной ей была известна правда, направилась во двор, кутаясь в рваную шаль. Увидев там ту, что назвалась именем дю Вириль, она спешно подошла к ней и, сверкая улыбкой на пухлом, совсем почти детском лице, сказала:

- Могу я обратиться к вам с просьбой, мадам? Не откажите бедной Аделине!

Однако мадам не обращала на Аделину ровно никакого внимания. Передернула плечами и уткнулась подбородком в мех плаща. Плащ был велик ей, явно с плеча Его Светлости.

Закутавшись в плащ мужа, Катрин потухшим взглядом рассматривала двор гостиницы, где суетились разъезжающиеся рыцари. Лицо ее было бесстрастно, в то время как душа билась в рыданиях, хотя должна была бы радоваться. Маркиза добилась того, ради чего уехала из дома и оставила сына: Серж отказался от участия в походе, в котором мог бы исчезнуть навсегда. Но сердце ее обливалось слезами, понимая, что кроме счастья знать, что он жив и не бросается в каждую схватку, у нее больше ничего не осталось. Ее любовь оказалась бессильной против его гнева. Ее любовь оказалась маленькой против обычных мужских радостей. Почему он не хочет отпустить ее? Как ей жить, когда он не желает смотреть на нее?

От этих мыслей выглядела мадам очень грустной. И чего, спрашивается, ей грустить, когда ее маркиз любит даже пусть и остриженную, хуже уличной девки? Ах… Как же любит! Служанка мечтательно вздохнула, но от своего отступаться не намеревалась. Она всегда была не робкого десятка, а потому попросту подергала грустную мадам за рукав.

- Просьба, говорю, у меня, мадам!

Очнувшись от своих невеселых дум, Ее Сиятельство перевела взгляд на гадкую девчонку, которая имела дерзость прикоснуться к ней. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице.