— Каково это, госпожа? — насмехался он. — Быть по другую сторону? — прежняя похоть, которая заставляла его глаза блестеть, теперь уступила место неприкрытой ненависти.

Пальцы ее ног прижались к холодному полу: инстинкт отпрыгнуть с линии огня пистолета был силен. Разум возобладал. Он пристрелит ее, если она хотя бы дернется в сторону. Она вздернула подбородок.

— Как мог бы чувствовать себя любой человек, оказавшийся в таком затруднительном положении. Разница в том, что я не обоссалась. А ты?

Выражение лица Джименина застыло при ее насмешливом напоминании о его собственном ужасе и о том, как он сбежал из ее дома, когда она пригрозила застрелить его. Кремневое ружье дрогнуло в его руке. Время остановилось, и каждый ее вдох и выдох отдавался воем в ушах. Пот стекал по ее бокам. Никогда прежде она так глубоко не сожалела о том, что не держала язык за зубами. Она поставила под угрозу свое выживание, а также жизнь Мерсера, обрушив презрение на врага, который явно имел преимущество перед ней. Неохотное извинение повисло на ее губах, горькое, как полынь.

Он не дал ей шанса извиниться. Он опустил пистолет, сократил расстояние между ними и ударил ее кулаком в лицо.

Боль взорвалась в ее голове. Она врезалась в стену, отскочив назад в ливне штукатурки. Его второй удар настиг ее, когда она развернулась, и заставил упасть на колени. Удар ботинком по ребрам уложил ее на пол, где она тут же выплюнула кровь, заполнившую ее рот.

Она подтянула колени к груди, хрипя кровавыми пузырями, пытаясь дышать. Он лишил ее дыхания этим ударом, и ее зрение помутнело. Один сладкий глоток воздуха скользнул по ее горлу в мучительном вздохе, за ним последовал другой, а затем третий. Она больше не думала, что задохнется.

Крики ужаса Мерсера звенели у нее в ушах, но голос Джименина звучал отчетливо:

— Твоя очередь, Мерсер. Скажи мне, где Цинния, и как я могу ее найти, или я переломаю этой суке все ребра до единого и сдеру кожу с ее костей, пока ты будешь смотреть.

Полуслепая и испытывающая тошноту от железного привкуса крови, стекающей по горлу, она изо всех сил пыталась поднять голову и приказать отцу ничего не говорить. Красная волна боли сковала ее, омывая от головы до пульсирующей челюсти. Каждый вдох отдавался в ее ребрах. Она лежала там, слушая, как Джименин угрожал Мерсеру.

Ее слезы обожгли трещину в уголке рта, когда Мерсер сказал прерывающимся голосом:

— Кетах-Тор. Зеркало — это маяк к дому де Ловета.

Луваен икнула сгустком крови. Серая пелена, затуманившая ее зрение, потемнела, пока не остались только чернота и голос Джименина, отдающий приказы. Даже это затихло, и ужасная боль, наконец, утихла.