Но ярче всего, отчётливее всего произошедшего с ним за эту тысячу с лишним лет он помнил Хэ Су. Каждый её взгляд, каждый поворот головы, каждый жест, каждое слово…

Что это было – дар или проклятие Небес – вся эта исключительная филигранная память, которая наполняла его то грустью, то ревностью, то яростью, то бессилием, и всегда, неизменно – тягучей тоской, Ван Со не знал, не хотел знать, не пытался в этом разобраться. Он просто помнил.

Иногда, очень редко, когда становилось совсем невыносимо, ему начинало казаться, что лучше было бы ничего не помнить, как все остальные люди, счастливо пребывающие в неведении относительно своих прошлых жизней и прошлых потерь, а иногда и нынешних. Как это происходит в кино и книгах? Какая-нибудь авария или шок – и память исчезает.

Да, порой Ван Со отчаянно хотелось этого. Но когда он ловил себя на том, о чём думает, о чём мечтает, ему становилось гадко от подобных мыслей.

Забыть всё? Всё, чем он жил не годы – тысячу лет? Это было бы настоящим предательством. И по отношению к себе, и – прежде всего! – по отношению к Хэ Су. Он просто не мог забыть её. Ведь только так она оставалась с ним. И пусть он не сумел отыскать её ни в одной из предыдущих жизней, он не отчаивался – не позволял себе отчаиваться, заставлял себя верить и продолжал искать.

Он поклялся ей. Он всегда держал своё слово.

«Если мы из разных миров, я найду тебя, моя Су…»

Единственное, что всё это время имело смысл, – его поиски. Его возлюбленная. И вот он нашёл её, спустя тысячу лет отыскал, исполнив свою клятву.

Подумав об этом, Ван Со расслабил напряжённые плечи, сообразив, что сидит, закаменев и прижав ладонь к лицу совсем как тогда на дворцовой площади, когда он произносил те самые слова, что красной нитью вели его сквозь вечность.

Его взгляд скользнул вниз, к ногам Су, возле которых он только теперь заметил россыпь пожелтевших листов рисовой бумаги, убористо исписанных знакомым почерком на ханче. Таким знакомым!

Ван Со потянулся к листам дрожащей рукой и коснулся шероховатой поверхности ближайшего к нему измятого кусочка пергамента, против воли думая о том, как когда-то так же тянулся к стопке непрочитанных вовремя писем Хэ Су, ещё не осознав до конца, что опоздал…

Теперь это был его почерк. Его письма. Те, что он писал на воде озера Донджи сломанной вишнёвой веткой, обезумев от тоски и одиночества.

Но – как?

Хотя Чжи Мон же сказал ему, да и какая разница как.

Гораздо важнее сейчас было то, что Су их читала. Она получила эти письма через тысячу лет и прочла их все до единого, каждый крик его души, каждый стон, каждый вопрос, оставшийся без ответа. Об этом свидетельствовала измятая бумага, покрытая влажными каплями, и кое-где размытые чернила.