И что она сможет передать теперь, когда вся ее сила рассыпалась в прах? Ну, может еще не вся, но…

Неподалеку раздался лязг оружия. Да уж, подумала Идель, почти ничего не видя перед собой и мерно перебирая ногами. Вся ее жизнь состоит из битв, и даже здесь, в Греймхау, от них не укрыться.

«Тот, кто не может воевать сам по себе, не может и побеждать сам по себе» — прошелестел глубоко внутри Идель голос Эйвара Дайрсгау. Да, этот совет она тоже помнила отлично и годами повторяла его утром и вечером вместо молитв. Глядя на лорда-председателя Тайного совета, Идель могла с уверенностью сказать: свои советы он почерпнул не из книг. Словно настенная гравюра, Эйвар всем видом демонстрировал, что не собирался от и до сидеть на поводке у Аерона, полностью вверив тому власть над своей жизнью. Поэтому Дайрсгау обрастал такими связями и так отлаживал работу разведки и шпионов, что его начал побаиваться и сам император.

Ей тоже был нужен свой собственный угол в Деорсе, свой собственный ломоть, владея которым, она могла бы претендовать на место в числе тех, кто определяет судьбу империи. Или она зря росла в глухом одиночестве, как потенциальная правопреемница короны?! Ей было жизненно необходимо не зависеть от армии отца, братских чувств императора, дружбы лорда-председателя Тайного совета. При этом она точно не была выдающимся воином, и хотя кое-что смыслила в стратегии, точно не смогла бы стать полководцем. Поискав, Идель, нашла самую подходящую ей роль — главной в империи по снабжению. Много ли можно навоевать без еды и денег? А кто явится к ней за деньгами, если ее отец — это и есть та самая армия, нужды которой являются ее главной головной болью?

Выбрав этот путь несколько лет назад, Идель, наконец, поверила, что перестала быть наковальней и смогла стать молотом.

Какая ложь. Наглая, глупая. Самой себе… Если она молот, то Нолан был кузнецом. Если она — боек, то Нолан был древком. И дело было не в том, что Идель нравилось искать подобные сравнения, чтобы пожалеть себя. Дело было в том, что сейчас ей пришлось это признать. Ибо как только не стало Нолана, не стало и силы.

— Миледи? — позвал голос, вырывая Идель из раздумий. Голос показался чужим, это точно не Ульдред. Женщина вздрогнула, запоздав. Вскинула голову, перестав смотреть под ноги, и тут же взгляд ее уперся в мощную, как у быка, обнаженную мужскую грудь. Мазнул по шраму чуть выше сердца.

У Нолана был похожий, но немного другой.

Алатир, могучий и лысый, как одинокий утес, на котором молниями пожгло всю растительность, он был при Теоданисе тем же, чем при самой Идель был Рейберт. Небольшие, глубоко посаженные глаза цвета сосновой смолы расширились. Мужчина в очевидной растерянности переглянулся с Ульдредом, вышедшим из-за спины ее светлости: что, твою мать, творится? Ульдред ответил без слов — выпучил глаза и пожал плечами.