Идель родилась быть стеклянным ключом. А жизнь все перевернула с ног на голову.

— Когда меня не станет, и ты, и герцогство, должны быть в сохранности и безопасности.

— Ты болен? — Она не всполошилась, но слегка нахмурилась.

— Все мы больны временем. Его нехваткой. Ну и, конечно, у меня сыщется парочка хвороб, которыми меня наградили в Райских Садах. — Он улыбнулся, стараясь разрядить обстановку хоть немного. Однако и сам не почувствовал облегчения.

Идель не улыбнулась. Она напряженно взглядывалась в лицо отца, словно сомневаясь, стоит ли озвучивать то, что вертелось в уме. Мужчина не отводил взгляда, и Рейберту, наблюдавшему со стороны, показалось, что каждый из лордов Греймхау хочет что-то сказать. Что-то еще, что-то важное, что-то, чего, наверное, не скажет никогда. Вроде: «Как ты себя чувствуешь?» или «Позаботься о себе».

— Ты все-таки выходишь завтра, Теоданис? — спросила леди.

— Да. — Теоданис поднялся. — И мне надо проверить готовность к выходу. Можешь остаться здесь ненадолго, если хочешь. — Он движением головы указал на Рейберта. — Побереги его шкуру, ладно? Я итак едва не содрал ее, чтобы заставить помогать мне.

Если бы Идель оглянулась на верного помощника, то увидела бы, как по его лицу проскользнула усмешка понимания. Но вместо этого Идель только качнула головой и с ноткой дерзости в голосе заметила:

— Будь ситуация обратной, и заставь я Алатира помогать мне, вы бы даже не посягнули на его шкуру, милорд.

— Разумеется. — Теоданис обошел стол и расправил плечи, невзирая на то, что Идель не обернулась ему вслед. — Ведь после моей смерти Алатир, как и все в Греймхау, останется с тобой, и ты сможешь решить, как быть с его шкурой сама. Как ты заметила, я не люблю делать твою работу.

Теоданис вышел вместе с Алатиром — тот кивнул на прощание Идель, — и, вопреки ожиданиям, Рейберт не попытался примоститься к ним и удрать вместе. Вместо этого он дождался, когда закроется дверь и, поймав взгляд Идель, подошел к ней. Она так и стояла, не двинувшись и прижимаясь бедрами к столу. Рейберт остановился чуть ближе, чем полагалось подданному и подчиненному.

— Мне следует извиниться, миледи. — Рейберт не улыбался, но его голос и взгляд выражали столько тепла и человечности, что хватило бы на три дюжины Теоданисов разом.

Идель несколько раз качнула головой, дернула бровью и заметила:

— Но ведь ты не считаешь себя виноватым, что науськал моего отца собрать их?

— Нет. — Блондин был участлив, но одновременно и непреклонен. — Вы сами просили повод, я его нашел. Я поступил правильно.