Когда она плакала.

Рейберт сглотнул, припомнив, как и отчего Идель изменилась. Посягательство Легрейфа заставило Идель предпринять самую отчаянную авантюру из всех, с какими ей доводилось сталкиваться прежде. Рей помнил, как паника душила ее в утро дня состязаний. Она кусала губы до крови и бормотала под нос, что понятия не имеет, что из этого выйдет. А если что-то и выйдет — как будет потом объясняться? Перед императором? Отцом? Собой?

Рей помнил, на сколь отчаянный шаг Идель толкнула паника в ночь после победы Нолана. Девчонка, меньше всего напоминавшая владетельную эрцгерцогиню, заявилась к нему, Рейберту, дрожа еще больше, чем утром. Она просила помочь, потому что совсем не хотела, чтобы первым, кто коснется ее, стал чужой и малознакомый гвардеец чертога. Он видел в ту ночь в глазах с зеленой крапинкой ужас осознания: теперь, когда Легрейф проиграл в поединке и гарантированно не должен был стать ее мужем, ей предстояло разделить себя с Ноланом — равно посторонним человеком, как и герцог Моркант. Жаль, что она никогда не принимала чувства Нолана всерьез. По крайней мере, до того дня.

Рейберт помнил свою растерянность. Нолан был славным малым, даже другом. В прошлом. А потом в одночасье превратился в того, кто совсем скоро станет «сэром», «главным», «лордом». Из злости на Нолана в ту ночь Рейберт даже был готов воспользоваться шансом, вложенным в его руки молодой эрцгерцогиней. Раз она здесь, в его утлой спаленке, наверняка знала, на что и зачем шла.

Однако к тому моменту Рейберт уже хорошо знал Идель, был посвящен, наверное, во все ее тайны, и, будучи старшим, представлял, куда приведет их такой путь.

В пустоту.

Потому что однажды от невозможности смотреть ему в глаза, Идель сошлет его. Поручит самое дурацкое дело и отправит подальше из виду. Не имеет значения, как в ту пору он, Рейберт, относился к Идель, важно, что отношения, сложившиеся меж ними за время ее взросления, были его синицей в руках. И уже тогда Рейберт знал, что ни за какие деньги не променял бы ее на журавля в небе. Журавль переменчив: сегодня тут, завтра там. А синица — она всегда здесь, в родном лесу, под боком. И это подбадривало.

Он не выгнал ее в ту ночь, но терпеливо ждал, пока Идель, успокоившись, уйдет сама. Он говорил, убеждал, приводил аргументы — и держался так далеко, как мог. Чтобы потом, по итогу, стать для нее ближе всех прочих людей. Ближе даже Ульдреда, который с самого первого дня пребывания в Греймхау умер бы за нее, не думая, просто потому, что задолжал Идель жизнь.

Рей вздохнул и все-таки погладил Идель по плечу: