Мужчина мазнул взглядом по облику леди. Высокое солнце до блеска золотило густые каштановые волосы, придавая им немного инфернальный оттенок расплавленной меди. Иронично, что только этот огонек намекал, какое пламя скрыто глубоко внутри женщины. Да и о нем, этом пламени, Эйвар мог только догадываться, потому что был тем человеком, который научил Идель его прятать.

Леди Греймхау вырастала хозяйкой без возможности перестать ею быть. Она приучилась стоять безукоризненно прямо, сколько бы не было перед ней народу и чего бы от нее ни ждали, до того, как у нее в полный размер выросла грудь. Из всех, доступных людям чувств, она демонстрирует лишь задумчивость — и то изредка, когда теребит золотой медальон с фамильным гербом.

Герб заменил ей имя. Сколькие люди имеют право звать ее Иделью и сколькие из них — в самом деле зовут? Эйвар несдержанно качнул головой, позволяя себе выразить ту сокрушенность, которая сейчас владела женщиной.

Кроме погибшего Нолана по имени к леди Греймхау обращается только император. Император, который никогда в жизни не отдаст Идель ему, Эйвару, в жены, потому что лорд-председатель Тайного совета, обладающий грязными, но бесконечно длинными руками, и леди Гремхау, снабжающая половину имперской гвардии одеждой и оружием, и у которой так же есть кровное право на трон — это недопустимый союз.

Влекомый внутренним порывом, Эйвар едва не качнулся к женщине, тем самым разрушив тонкую грань, на которой они приучились балансировать за столько лет. Он не попытался как-либо замаскировать движение и просто признался:

— Если бы это был кто угодно, миледи, — брат, сват, отец, без разницы, — я бы предложил вам в утешение объятия друга. Но, — он качнул головой, — это именно ваш муж. И я боюсь, объятия будут совсем неуместны.

Он произнес это таким тоном, что Идель услышала: Эйвар понимает, как на самом деле много у нее отняли.

Она обернулась к мужчине и улыбнулась. Эйвар не выдержал: он сделал вперед полшага, чтобы встать к Идель еще ближе и протянул руку — жестом, предполагающим, что женщина должна вложить свою. И едва почувствовал робкое прикосновение к оливковой коже, перехватил холодные женские пальцы так, чтобы спрятать их в ладони.

Одно небольшое и бесценное прикосновение, вполне обезличено-вежливое, как положено у знати, и вместе с тем — крайне личное, ибо Эйвар вложил в него так много, как мог.

— Миледи, — позвал мужчина. Хотя он все еще обращался нейтрально, его голос и интонации стали другими. — Вы растеряны и возможно даже разбиты. Но, пожалуйста, послушайте меня внимательно.