Ещё мне захотелось ей сказать, как сильно я её люблю. Как горжусь, как жалею, что мы никогда не виделись, поскольку я родился намного позже. Как прабабушка Валентина, которую застал немного, плакала, глядя на фотографию младшей сестры. Это было 9 мая, когда она перебирала снимки, а я сидел рядом и тыкал пальчиком – «А это кто? А это?»

Ничего я теперь не мог сделать. Ничего Лёле рассказать.

– Вас будут искать, товарищ сержант, – сказала вдруг она, и мне пришлось собраться с мыслями.

– Ольга, – сказал я ей, и голос мой дрогнул. – Я вас буду помнить. Всегда.

Развернулся, аж каблуки хрустнули, и побежал к своим, едва сдерживая слёзы.

Когда вернулся, Исаев меня отчитал за самовольную отлучку. Но не слишком сурово. Так, для порядка. И потом, мне показалось, он заметил моё настроение. Ну, а через полчаса вернулся Балабанов и сообщил, что нас направляют на позиции батальона народного ополчения в качестве подкрепления. И рады бы отпустить в тыл, на переформирование. Но обстановка уж очень тяжелая. Немцы скоро будут здесь, и придётся держать оборону – позади Сталинград, до него остались считанные километры.

Глава 93

Глава 93

Я места не мог себе найти. Бродил по окопу туда-сюда, вызывая недовольные взгляды наших бойцов и ополченцев. Мне всё время хотелось вернуться на позиции зенитного полка, снова увидеться с Лёлей, ободрить её как-нибудь, сказать что-то хорошее. Была даже шальная мысль рассказать о том, что я из далекого будущего. Как мы победим в Великую Отечественную, что 9 мая станет нашим самым великим государственным праздником. Что наша семья… Но я отбросил эту идею.

Нет, эффекта бабочки не боялся. Что вернусь назад в будущее, а там всё стало совершенно другим, поскольку я своим нахождением здесь нарушил пространственно-временные связи. Будь оно так, всё случилось бы после моего первого же погружения в прошлое. Но я несколько раз совершал путь туда и обратно, и ничего там, в моём мире, не изменилось. Я думал о том, что своими рассказами могу внести в душу Лёли страшную сумятицу, от которой она не сможет избавиться до самого конца. Так поступать с ней было бы слишком жестоко.

Этот вывод меня успокоил. Я уселся на дно окопа. От нечего делать стал прислушиваться к разговорам вокруг. Захотелось поболтать с кем-нибудь.

– Эта история произошла осенью 1941 года под Москвой, – раздался неподалёку чей-то голос. Я подошёл поближе. В закутке у пулемёта сидели несколько бойцов, и один из них, возрастом лет под 40 примерно, рассказывал. Усевшись рядом, я стал слушать.

– Я не сам там был, а брат мой младший. Он на пяток годков позже народился. Так вот, шли они из окружения под Вязьмой. Пробирались к своим лесами, чтобы на немцев не нарваться. Голодные, патронов почти не осталось. Бредут, и выходят к небольшой деревушке. Послали разведку. Те посмотрели, вернулись и говорят. Так, мол, и так: немцев нет, местных жителей тоже. Видать, разбежались кто куда и в лесу прячутся. Думали, может, что мы – это фашисты, придут и всех сожгут. Было такое, рассказывали. Командир их говорит: надо темноты дождаться. Немцы днём только ездят, а как стемнеет, сидят по домам и на позициях. Значит, ночью не сунутся.