От его света мне было почти невозможно дышать.

Я чувствовал, как мой aleimi всё сильнее и сильнее реагирует на это, вспыхивая почти ожесточёнными приливами жара. Какая-то часть меня впитывала это, как умирающий от жажды пьёт воду.

Я так сильно хотел этот свет.

Глядя на это незнакомое лицо, я поразился, как сильно я лгал самому себе. В течение нескольких месяцев я лгал самому себе. С самого Манауса я лгал самому себе.

Я скучал по этому свету.

Я так сильно скучал по нему, что почти не спал с той последней ночи, что провёл с ним.

Сейчас мой разум уносился туда, как будто тот магнетический свет до сих пор тянул меня назад во времени.

Должно быть, я сильнее покинул своё тело, чем предполагал, потому что, когда мужчина-видящий заговорил со мной, я чуть не выпрыгнул из своей шкуры.

Это произошло ещё до того, как я осознал смысл сказанного им.

— Реви’! — закричал видящий. — Реви’! Ты здесь!

В этом голосе, в этих янтарных глазах жил лишь чистый восторг.

Этот восторг пронзил меня так же сильно, как и нервирующе знакомые интонации.

Там жило всё, что я помнил о нём.

Акцент, который я никогда не мог точно определить. Жизнерадостный, образованный тон, столь странный для солдата, который колебался между остроумием, сарказмом, ребячеством и академизмом, в зависимости от его настроения. Странные слова на наречии видящих. То, как он со знанием дела говорил обо всём, от органики до генетики и многомерной военной стратегии, наводило на мысль о годах формального обучения — старой школы, памирского типа, который у меня ассоциировался с видящими в четыре раза старше его.

Почти прозрачная эмоциональность.

Услышав так много от него в этом голосе, я был шокирован.

Не просто шокирован.

Все это отразилось где-то глубоко в моём сознании, высушив слюну у меня во рту и лишив меня дара речи.

— Реви’, друг мой! — позвал мужчина. — Боги, брат! Я так рад, что ты здесь!