— Что еще? — спросила она требовательно. — Злопамятность, ладно. Стрессоустойчивость, это ты уже говорил. Может, аномальная живучесть?

Ветров ухмыльнулся.

— Безусловно, — лениво согласился он. — Твоя аномальная живучесть в конце концов вошла в фундаментальные исследования стрессовых оборотов нижних архов. Это именно то, что заводит мужчину.

— Ты думаешь, это смешно?

— Я думаю, что ты паникуешь и срываешься на мне, — мирно ответил Ветров. — Ты всегда нападаешь, когда тебе не по себе.

— Когда это я на тебя нападала? — поразилась Люся.

Он засмеялся.

Это было красиво — снежинки на его вязаной шапке, солнечный свет на ресницах, по-утреннему гладко выбритое лицо, прищуренные от смеха глаза, низкие перекаты в его голосе.

Люся неожиданно сама для себя обхватила его лицо ладонями в пушистых варежках и поцеловала.

Ну просто потому, что могла.

Целоваться посреди улицы на морозе было так по-студенчески, глупо, сладко, холодно, бестолково, что у нее заходилось сердце.

Трость упала и куда-то укатилась, и Люся не стала ее поднимать.

Они нашли небольшую пекарню, где пахло кофе и подавались пончики.

Ветров заказал их целую гору — с клубничной и шоколадной начинкой, с вареной сгущенкой и орехами.

И две огромных чашки капучино.

— Почему ты болтаешься со мной по городу? — спросила Люся. — 31 декабря — рабочий день.

— Потому что сегодня воскресенье.

— Правда? — кажется, она совсем потерялась во времени. — И что дальше? Ты получишь свое повышение?

Ветров поморщился.