Неудивительно, что не нашлось ни одной поднятой руки.

Нужный нам талисман должен быть спрятан где-то в этом дворце, ключ к нашему спасению заключен в пределах досягаемости. Мы призовем бога и покончим с этим. Каким бы ни был финал.

Нет смысла откладывать судьбу.

Я ногой распахнул двери.

Сверху посыпалась сверкающая белая пыль, словно падающий снег. Откуда-то из глубины дворца доносился звон колоколов, арфа и лютня сливались в тревожную мелодию.

Я схватил Киару за запястье, когда она шагнула вперед, чтобы войти, и покачал головой. После того как мне не удалось спасти Димитрия, вне всяких сомнений, я собирался зайти первым. Тем не менее я чувствовал, как ее взгляд обжигает мне лицо.

Светящийся порошок продолжал падать, покрывая мое тело, пока я переступал порог.

В течение нескольких ужасающих секунд я ничего не видел, мои конечности онемели, а в голове заплясал шепчущий голос. Он звучал невнятно и дребезжаще, но в то же время причудливо знакомо.

Когда пыль осела, голос тоже умолк.

Я вошел в роскошное фойе, что было больше холла во дворце Сайоны. Бархатные лежаки и мягкие кресла беспорядочно грудились рядом со столиками, усыпанными безделушками и уставленными блюдами со слоеной выпечкой. В хрустальных бокалах плескалась янтарная жидкость, пузырьки с тихим шипением поднимались к поверхности.

Я повернул шею, разглядывая резные стены, изображения звезд и созвездий, выгравированные рукой художника. Ни один дюйм пространства не остался нетронутым. Но даже стены не могли сравниться с главной достопримечательностью комнаты – величественной мраморной лестницей.

Извилистые металлические лозы образовывали изящные перила, ведущие на площадку второго этажа. Я мало что мог разглядеть: густой туман игриво клубился над ступенями, закрывая вид того, что ждало впереди.

Лунный свет коснулся кожи, побуждая взглянуть наверх, минуя величие фойе. Над нами не обнаружилось крыши, способной затмить усыпанное сверкающими звездами чистое небо.

Несмотря на ошеломляющую красоту, зрелище внушало почти ощутимый ужас. Я чувствовал его вкус на кончике языка, его горечь служила предупреждением.

Рука потянулась за клинком… и только тогда я заметил на себе одежду, которая мне не принадлежала.

Сверкающие черные сапоги доходили мне до икр, а штаны были сшиты из мягчайшей черной ткани. Серебряный пояс обвивал талию, перламутровые пуговицы на чистой белой рубашке поднимались до самого горла. Оружие, как и все, что я принес с собой в храм, осталось при мне, но ножны, в которых хранился клинок, были из выделанной кожи.