И она сделала это ради меня.

В тот момент, когда ручейки страдания и облегчения омыли ее щеки, я впервые увидел ее.

Сломленную. Уязвимую. Человечную.

Где-то на этом пути – до того, как Рейна открыла ей правду, или же после – мою мать сломили.

Черт возьми, я тоже сломлен, но меня поддерживал Исайя, а теперь и Киара. У нее же был Финн. Я ошибался, полагая, что моя мать – бесчувственная женщина. Та, что не испытывает угрызений совести.

Она бросила меня, потому что испугалась, и я подозревал, что быть дочерью падшей богини не так легко. Переезжать из города в город, чтобы избежать подозрений. Никогда не ведать, кто ты или что ты. И воспитываться матерью, которая, вероятно, считала, что дистанция защитит ее ребенка.

Должно быть, Эмелии было невероятно одиноко.

Я не осознавал, что двигался, пока не оказался перед ней.

Осторожно обхватив Лисицу за талию, я прижал ее к своей груди и провел руками по ее спине. Должно быть, она почувствовала, что это я, поскольку обмякла в моих объятиях, крепко вцепившись в мою рубашку. Она шептала мое имя и повторяла раз за разом одно и то же слово, пока оно не зазвучало эхом пронизанной горем мантры.

Прости.

Ни Джейк, ни Лиам не вмешивались, парни отступали все глубже в недра тускло освещенной комнаты. Я не чувствовал никакой надвигающейся опасности, поэтому позволил себе просто обнимать женщину, подарившую мне жизнь, пока рядом с нами лежал медленно пробуждающийся Финн.

Эмелия продолжала повторять единственное слово, и в последний раз, когда она прошептала его, я ответил:

– Я… я понимаю, – вздохнул я, действительно имея это в виду. Я не простил ее, еще нет – меня нельзя назвать святым, – но я понимал. – Все в порядке. – Я успокаивал ее, как это сделала Киара, однако после моего признания Эмелия зарыдала еще сильнее.

Минуты текли одна за другой, время казалось далекой, хрупкой вещицей. Только когда воровка шмыгнула носом и отстранилась, я позволил себе опустить руки. На смену ее теплу пришел холод, и потерянный ребенок во мне захотел снова броситься в ее объятия.

Эмелия подняла на меня взгляд покрасневших глаз, и мой мягкий свет озарил каждую упавшую и смазанную слезинку.

Мы не обменялись ни словом. Никаких банальных или сентиментальных фраз. И это нормально. Вместо слов она взяла мою ладонь и крепко сжала.