– Ты часто бываешь высокомерным.

– В самом деле? – На этот раз он вскидывает и вторую бровь.

– Да, ты часто высокомерен. Это потому, что обычно ты самый умный человек в комнате, и тебе это известно. Но ты все равно можешь быть высокомерным. И весьма и весьма неблагожелательным – особенно если тебе кажется, что тот или иной человек проживает свою жизнь не самым лучшим образом.

– Понятно. – Он пытается отдать мне коробочку, но я не беру ее.

– К тому же девяносто процентов времени ты чересчур саркастичен – и тебя очень напрягает тот факт, что раньше я была сопряжена с Джексоном. Ты пытаешься делать вид, будто это не так, будто это не имеет значения, но я знаю, что ты иногда начинаешь ревновать, когда думаешь обо мне и своем брате вместе.

– Если ты говоришь мне это потому, что к тебе вернулись воспоминания, то я голосую за амнезию, – говорит он голосом, который мог бы резать меня, словно битое стекло. Но не режет. Не на этот раз.

– Вероятно, к этому перечню мне следует добавить, что ты ершист. И ты ужасно готовишь. – Я придвигаюсь к нему, пока наши тела не прижимаются друг к другу так тесно, что я чувствую, как под моей щекой бешено бьется его сердце. – Но я все равно тебя люблю.

– Что? – восклицает он, как будто совершенно не ожидал это услышать.

И, скорее всего, так и есть, поэтому я повторяю:

– Я все равно тебя люблю.

– Грейс? – Раздражение уходит из его глаз, но его место занимает неуверенность, от которой у меня разрывается сердце.

– Я люблю тебя, Хадсон. Мне нравится, как ты заставляешь меня улыбаться, нравится, что сразу после пробуждения ты бываешь брюзгливым. Мне нравится, что у тебя всегда наготове какая-нибудь короткая шутка и что ты всегда бываешь предельно честным, даже с самим собой. Даже когда это причиняет тебе боль.

– Грейс. – На сей раз его голос срывается, когда он произносит мое имя, и в его ярко-синих глазах стоят слезы. Хотя, возможно, это не так – возможно, слезы стоят не в его, а в моих глазах.

– Мне нравится, как ты оберегаешь меня, нравится твоя преданность, нравится, что ты всегда обвиняешь меня в том, что я бываю стервозной, но и в тебе есть стервозность. Мне нравится, что ты очень щепетильно относишься к своим вещам и как ты раздражаешься, когда я трогаю их, хотя обычно ничего об этом не говоришь. И мне нравится, каким раздраженным ты бываешь, когда все-таки что-то говоришь.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, и да, его глаза действительно полны слез, они текут по его щекам, по щекам парня, который не позволял себе плакать целый век.

– Я говорю тебе, что люблю тебя, Хадсон. Люблю и хорошее в тебе, и плохое. И те части тебя, которые ты скрываешь, потому что тебе кажется, что никто никогда не полюбит тебя, если о них узнают. Я вижу эти части тебя и люблю тебя все равно. Более того, я люблю тебя в том числе и из-за них. И из-за твоих достоинств. И из-за всего того, что находится посередине.