— Были и есть, — сказал Джайлс, все еще глядя на руки.

— Ну и что? Разве разные люди не могут быть привязаны друг к другу? Ты сделал для меня гораздо больше, чем мой досточтимый родитель. Если у меня есть какие-то представления о благородстве, дисциплине и верности, я получил их от тебя. — Робин вздохнул. — Боюсь, что и шпионом-то я стал отчасти для того, чтобы ты гордился мной. Я знал, что смогу быть хорошим шпионом. Конечно, шпионаж — низкое и позорное занятие, но оно было необходимо, чтобы справиться с таким чудовищем, как Бонапарт. Мне было очень обидно, что ты не одобрял моей деятельности, но, втянувшись в нее, я уже не мог отступить.

Джайлс поднял голову.

— Я никогда не осуждал твою деятельность. По правде говоря, я очень гордился твоей смелостью и ловкостью.

Робин поднял брови.

— Неужели? Да мы с тобой если о чем и спорили, то о моей работе. Неодобрение ощущалось в каждой строчке твоих, между прочим, чрезвычайно редких писем. А когда я был в Лондоне четыре года назад, мы здорово поссорились.

Джайлс отвернулся.

— Мне жаль, что я в тот раз вышел из себя. Но я очень беспокоился за тебя. Мне казалось, что ты на грани срыва. Я считал, что Англия прекрасно обойдется без тебя.

— Да, в "гот раз я был в неважном состоянии, — признал Робин. — Но, если бы я тогда уехал в тихое йоркширское поместье, я бы помешался. Я предпочитал продолжать свою работу, а там уж как повезет.

— Ты правильно сказал, что мы разные люди. Для меня Вулверхемптон всегда был прибежищем и спасением.

Они опять долго молчали. Потом Робин устало проговорил:

— После смерти мамы все мы в Вулверхемптоне были отравлены ненавистью. Я не осмеливался к тебе приставать, опасаясь, что у тебя иссякнет терпение. Эта мысль была мне невыносима.

Джайлс грустно усмехнулся.

— Я чувствовал то же самое: если я позволю себе лишнее, ты взовьешься в воздух, как стрекоза, и никогда уже не вернешься.

У Робина пересохло во рту. Он чувствовал себя более виноватым, чем когда рылся в библиотеке Наполеона.

— Джайлс, ты был добрым гением моего детства. И сейчас я, не задумываясь, отдам за тебя жизнь. Таких дорогих для меня людей на свете всего двое — нет, трое. Мне жаль, что я не сумел сказать тебе этого раньше и что ты хоть на минуту усомнился в моей привязанности.

Джайлс потер лоб, закрыв широкой рукой лицо. Когда он опустил ее, в глазах блестели слезы.

— Братьям полагается любить друг друга, но я считал, что это я люблю тебя, а ты меня нет.

Эти слова развязали тугой узел в сердце Робина. Да, братьям полагается любить друг друга, и они с Джайлсом любят друг друга. Тридцать три года его жизнь состояла из одних сложностей, и наконец-то он нашел скальное основание, на котором строится простота. Оно существовало всегда — надо было только поискать. Он молча протянул брату руку, и Джайлс крепко ее пожал.