— Погибла. Порезали в переулке, — немного помолчав, отвечает Ризван. — Говорят, случайное разбойное нападение.

— Как?

— Арина, я всего не знаю. Говорю, жизнь раскидала нас. Не общались мы долгое время. Я об этом только по служебным каналам узнал, и позднее участие принял в облаве на Пороха по приказу начальства.

— Погоди, — перебиваю. — Ты из полиции, что ли?

— Был, — нехотя сплёвывает Ризван. — После армии и военных действий только туда и воткнуться можно было. Или в криминал. Поначалу решил, что на белой стороне лучше. Долго не пробыл. Хрень это, а не белая сторона. Есть только серый цвет. Вот и весь рассказ! — пытается отвертеться кавказец.

— Нет, не весь! — злюсь, что он говорит А и не говорит Б. — Это не рассказ, это кость, брошенная собаке помойной!

— Ха! Ладно. Сама напросилась, — усмехается он. — Я тогда едва заступил. Мы Пороха гнали в составе патруля… Операция была несанкционированная в верхах. Просто мой начальник то ли выслужиться решил, то ли отмутить бабки Пороха. Его тогда обложили со всех сторон — и менты, и враги из-за резни, устроенной в доме Алиевых. Теснили отовсюду. Мой шеф нас по следу погнал. Как собак бешеных. Полный карт-бланш. Режь без разбору, стреляй всех. Но батю твоего — живьём взять… И погнали. Долго. Борзая или дичь — кто кого? Так думали. Только не учли, что в тот раз не было дичи, только борзые. На выживание. На выносливость. На хитрость. На смекалку. На количество людей. Почти догнали. В глуши несусветной. Но людей уже мало осталось, ведь у Пороха ублюдки, как на подбор, один другого изворотливее. Непогода. Буран. Шли по наводке тех, из кого удалось сведения выколотить. Один сказал, мол, Порох дальше двинул. И груз скинул, чтобы идти быстрее. Что за груз, хрен его знает. Ничего не сказал, как бы мы ни пытались выбить. Я за старшего среди троих нас остался. Принял решение по следам Пороха дальше идти. Место, куда, по словам подельника, Порох груз кинул, себе в голове пометил. Потом вернуться можно. Всегда можно вернуться, если живым остаться.

Я застываю. Как капля воды на морозе, льдинкой становлюсь. Рассказывать Ризван умеет. Ничего особенного. Но штрихи и голос баюкающий картины рисует. Или у меня воображение слишком яркое?

Вижу всё, как будто перед глазами стоит. Живое. Яркое. Ослепляющее. Жестокое. Живое. Резью по сердцу. Гул в голове стоит. Дыхание рваное и частое.

— Догнали? — спрашиваю.

— Почти, — усмехается. — Одного из нас насмерть подстрелили, но он успел Пороха ранить. Так что дальше вдвоём погнали. Загнали в угол. Почти. Рукой можно было достать. Но он гранату швырнул, я был впереди. Мне осколком едва полголовы не снесло, — дотрагивается до левой стороны головы, волосы густые пальцами ероша. Только сейчас замечаю, что у него верхняя часть уха как будто срезана. — И всё…