Я снова зажмурился: кожу в области рассечения защипало. Синяк под глазом меня не пугал, но маму заставил знатно попереживать. Она же и настояла на том, чтобы обработать сечку на брови.

Я не возражал.

По двум причинам: первая – когда она заботилась обо мне, всё снова будто было по-прежнему, вторая – с близкого расстояния я мог почувствовать, пила она сегодня или нет.

Собственно говоря, держалась мать уже год, но нам с отцом приходилось постоянно контролировать её и переживать. По этой же причине я и не покидал родительский дом: боялся, что только воцарившееся между отцом и матерью шаткое равновесие может пошатнуть мой отъезд.

– Так ты не скажешь, что случилось? – Спросила она, выкидывая ватку и присаживаясь на стул передо мной.

Теперь, когда мама была в завязке, и её лицо было не тронуто неприятной отёчностью, она выглядела значительно моложе. Новая причёска и подаренные папой серьги придавали её образу ухоженности.

– Я же сказал: ударился о дверь.

– Ну да. – Хмыкнула она. – Крепкая была дверь, наверное?

– Дубовая. – Сказал я, кашлянув.

– Наливается. – Мама осторожно коснулась пальцами области под моим глазом. – Будет синяк.

– Ну и ладно.

– А как ты на свадьбу-то пойдёшь?

– А я не…

У меня голос пропал потому, что я вдруг увидел стоящую в дверях Карину.

– У меня есть хорошее средство. Тональный крем. – Улыбнулась она. – Замажем, и будешь как новенький.

– Да ты проходи, Карин, не топчись на пороге! – Раздался голос моего отца. Он вошёл за ней следом и указал на гостиную. – Будь как дома!

– Здравствуйте… – Удивилась мама.

Прижала руки к груди и уставилась на девушку, как на невиданную зверушку.

– Привет. – Пробормотал я, поднимаясь со стула.

Никогда прежде порог этого дома не переступала ни одна девушка, поэтому я вполне мог понять реакцию матери.