— Я знаю, — сжимает мою ладонь.

Утро понедельника выходит очень волнительным. Странно, но после разговора с Александром я растеряла всю уверенность. Меня гложет чувство вины за то, что я сделала, кажется, неправильным лишать его работы за дурацкие любовные игры. Но будет глупо сейчас отступить, да? И десятки других девушек не согласились бы сейчас с моим приступом благородства.

И все же, когда я приезжаю к офису "Маффина" за руку с сыном, грызущее чувство внутри не утихает. В отделе по работе с персоналом меня встречают пренебрежительные взгляды, только подтверждающие, что мне здесь не место. Никогда не было.

Валентина Николаевна смотрит на меня почти с ужасом, когда я озвучиваю свое желание уволиться.

— И к чему был весь этот цирк? — прямо спрашивает она, пронзая своими холодными глазами.

— Это была месть, не больше, — откровенность за откровенность. — А сейчас я бы хотела написать заявление и расстаться с вами в ближайшие три дня.

— А отрабатывать ты не собираешься, дорогуша? — зло шипит она.

— Я на испытательном сроке, не нужно думать, что я идиотка. Я знаю свои права.

— Бери листок и ручку. Приказ на увольнение Александра Германовича и письмо с характеристикой, я так понимаю, тебе уже не нужны?

— Оставьте себе, на память.

Присаживаюсь за стол для посетителей рядом с сыном, который с интересом прислушивается к нашему разговору, и приступаю к заявлению.

— Так ты собираешься судиться с ним? — как бы, между прочим, спрашивает эйчар через пару минут тишины.

Я знаю, что это за вопрос, и к чему приведет мой ответ. Это тот самый момент, когда я должна принять для себя решение, дать отцу моего ребенка шанс вернуть свою работу или нет. И, не смотря на все противоречия внутри, я уже давно приняла это решение.

— Нет. И никогда не собиралась.

Кладу перед Валентиной Николаевной два заявления — одно на увольнение, другое на неоплачиваемые отгулы — и поворачиваюсь к сыну.

— Пошли, Матюш, — протягиваю ему руку.

— В среду к двенадцати за трудовой и приказом, — холодное в затылок.

— Я приду.

Как только покидаю здание, обруч, сжимающий легкие, наконец, спадает, и я делаю глубокий вдох облегчения. Смотрю на сына и улыбаюсь. Он не должен заметить, как меня трясет.

— Ну что, в парк?