Корабль-могила, в который вошла Оливия был для неё и Сурта одним из тех средств транспорта, которые доставляют души в загробный мир. Это был необычный корабль, его называли «Кораблём мёртвых», который был призван доставить души усопших в Валгаллу, где им предстоит дальнейшее превращение в бесконечном потустороннем мире.

Думала ли об этом Оливия? Ведь ей было самый раз обратиться к богу или богам. Она переступила через порог и вошла в комнату – могилу. Дверь за ней закрыли. Она услышала за спиной, как двери укрепили подпирающими снаружи досками, как будто покойники могли выйти из этого дома, и услышала, как на крышу начали ритмично забрасывать землю. Она погружалась, вместе с кораблём. Могла ли она знать, что её жизнь подойдёт к такому финалу? Здесь она, в собственной могиле, будет видеть покойника, восседающего на троне. Сурт сидел, словно дремал живой. Его закрытые глаза казались живыми, волосы были ещё свежи, а кожа не потеряла цвет юности. «Сколько ему было лет? – подумала Оливия, – мог бы жить и жить». Комната тускло освещалась двумя лампами, их пламя было прямым, хоть поначалу оно плясало.

В этой могиле даже огонь остановился, замер, не желая совершать предсмертную пляску. Огонь приветствовал ведьму и напоминал ей о быстрой кончине. Ещё в самом начале, как она вошла в этот последний приют, она подумала именно об этой смерти – в огне. Но, подойдя к лампе, и услышав в ней тихий треск, она подняла руку и вдруг остановилась. Ещё не время, у нас есть минуты или часы, пока кислород не исчезнет, сжигаемый лампами. Она потушила обе лампы – так она увеличила объём кислорода и, тем самым, продлила своё жалкое существование. Но можно ли его назвать жалким, эти крохи – финал жизни? Ведь вся её жизнь была безрадостной, проведенной в тоске, в одиночестве. Она жила среди людей, но их не замечала, ибо её страсть, зажжённая однажды в юности, была отравлена и подавлена местью. Большую свою жизнь она и не жила. Ведь месть делала жизнь незначительной. Лишь несколько кадров из былой, юной жизни, питали её тело крошечным волоском пламени, но способным осветить горечь жизни. Она находилась в темноте, сама среда чужих вещей, рядом с трупом и в окружении удушливого, несоизмеримого с живым, газа. Ей становилось дышать всё трудней. Она села на землянистый пол и… вынула из длинной юбки какой-то комок, напоминающий засохшее мясо. Проглотив его, она что-то пробормотала, словно произнесла молитву или исповедовалась о грехах. Проглотив комок мяса, она почувствовала внутри себя жар, словно огонь жёг её изнутри, уничтожая старческие органы и превращая её костлявое тело в засохший сосуд. Своим единственным правым глазом она увидела (если можно это слово применить), что внутри неё горит тёмно-синий огонь. Он не жёг её, не делал ей больно. Теперь боль исчезла, и Оливия светилась изнутри, словно факел скрытого вечного огня. Она перестала чувствовать, лишь глаз, повёрнутый на сто восемьдесят градусов, то есть внутрь тела, видел всю красоту красы удивительных превращений.