— Но как мы это сделаем?

Прежде Шарлотта испытала бы жгучее смущение, признаваясь в подобном, она бы даже испугалась того, что лишится расположения Лидии после того, что та узнает о том, что Шарлотта провела всю ночь в объятиях Уильяма.

Но не сегодня.

На кону стояло слишком много, и Шарлотта была готова на всё, что угодно, лишь бы вызволить Уильяма. Тем более теперь, когда он решил умолчать о том, что могло спасти его.

— А так, что я знаю, где он был прошлой ночью. До самого рассвета.

* * *

Проводя длинным ключами по прутьям решётки, создавая какофонию жутких, зловещих звуков, которые разносились до самых дальних уголков пустых коридоров, надзиратель подошел к двери и без лишних церемоний плюнул в него.

— Эй, предатель, вставай. Петля для тебя готова!

Влажный воздух в камере оседал на стены мелкими каплями, которые стекались вниз, глухо падая на холодный пол, который едва освещал пасмурный утренний рассвет, проникая внутрь через зарешеченное небольшое окно над потолком.

Уильям с трудом присел на холодном полу, застланном соломой и толстым слоем грязи, от которого поднимался жуткий смрад, обжигая ноздри и даже заставляя слезиться глаза. У него ныло все тело, болели все кости. Болело все лицо. С предателями тут не церемонились, с предателями порой обходились даже хуже, чем с самыми закоренелыми преступниками. Мало того, что его обвинили в предательстве, на нем висело убийство министра, ни много ни мало.

Уильям хмыкнул. Таких заслуг не смог бы заполучить никто, разве только он. По глупости. И как это он упустил этого скользкого слизняка Леклера? Надо было довериться внутренним инстинктам и прикончить его прямо там, в холле леди Саммерхайз. Ударить так, чтобы тот упал и больше не встал. Тогда всего этого можно было избежать. Сегодня он должен был поехать к Шарлотте, должен был… Уильям надеялся, что она благополучно добралась до дома, смогла отдохнуть и… И не забудет его.

Может написать ей записку? Но кто ей передаст его послание? Тюремщики откроют, прочитают и будут смеяться до тех пор, пока его не повесят, потом плюнут на его труп и пойдут пить эль в ближайшей таверне, и даже не вспомнят его.

Когда дверь камеры со стоном распахнулась, Уильям попытался встать сам, чтобы не доставить тюремщику удовольствия смеяться над его неудачными потугами. На руках и на ногах у него были тяжелые, холодные кандалы, которые стерли запястья в кровь. С ног давно стащили дорогие сапоги и присвоили себе. Как забрали и жилет. Рубашка его была порвана на плечах, когда вчера его колотили надзиратель и его помощники в дружной компании. Защищаться в кандалах было ужасно неудобно, но Уильям снова хмыкнул, встав на ноги, когда взглянул на заплывший глаз мистера Боумана.