После того, как узнала о его похождениях в свой двадцать первый день рождения, и сорвала с шеи дорогой сердцу кулон, ей и жить-то не хотелось. Все надежды и мечты, связанные с ним, рухнули в одночасье. Лишь тот адреналин, тоннами бушующий в крови во время полета, вопреки всему, стал ее единственной спасательной шлюпкой. Всю дурь из головы, как ветром сдуло! Тотальная перезагрузка сознания!
— В тот миг, я чувствовала себя свободной…
— От кого?
— От целого мира, Герман. И пожалуйста, хватит об этом!
Давыдов, полоснув яростным взглядом, стиснул ладонью ее подбородок.
— Твое счастье, что меня не было рядом, в тот момент…клянусь, Лера, ты не смогла бы сидеть неделю!
Вот кто, кроме нее, будет столь отчаянно радоваться подобным словам? Мужчина злился и негодовал, а она едва ли ни светилась изнутри, понимая причину подобной реакции.
— Все обошлось, правда. Никто не пострадал. Ну, кроме нашего самолюбия, конечно. — Мягко оплела крепкую мужскую руку, своей ладонью. — Очень скоро обо всем узнал мой папа. Как оказалось позже, на другом берегу отдыхал с семьей наш сосед, и сделал довольно четкую видеозапись. Вот уж, уверенны были, что в этот раз отец нас точно придушит. Но, нет, обошлось без рукоприкладства. В наказание, мы с Глебом, все оставшееся лето, пололи и поливали огромный приусадебный участок того самого соседа! Больше, подобных глупостей за мной не числилось.
Наконец, Давыдов расслабился. Напряжение покинуло могучее тело, а висок Леры обожгло его горячее дыхание.
— Вот и…умница.
Кожа покрылась крупными мурашками. Сердце же застучало где-то в горле.
— Твоя, да? — Голос внезапно сел. Хрипела так, словно горло простудила. — Твоя умница?
Он смотрел на нее пристально, и долго. Дышал тяжело, рвано. А потом, так же молча, поцеловал. Без привычной страсти. Но, так нежно, трепетно, и проникновенно, что голова пошла кругом. Когда запас кислорода достиг критической отметки, Герман отстранился.
— Спи, — притянул поближе к себе. — Хватит с тебя, на сегодня.