— От Сережи, — заявила я и даже нашла в себе силы посмотреть в глаза подруги. И зажмурилась, предчувствуя яростный всплеск возмущения, негодования, поток обвинений, возможно, самых низких оскорблений, крики, выбрасывание меня за дверь вместе с вещами, из души и памяти, вместе с привязанностью и прочими архаизмами.

Минута, другая — ничего. Я решилась открыть глаза. Оля, застыв, как обелиск всем преданным и обманутым, молча смотрела на меня, бледнея на глазах. Во взгляде не было ярости, обиды — в нем была пустота, чуть разбавленная печалью не понимания.

— Что же ты? — прошептала Кравцова и, вытащив трясущейся рукой пробку из бутылки, приложилась к горлышку. И задохнулась. Зажмурилась, сдерживая слезы, прикрыла ладонью рот, глуша крик и всхлип. Качнулась, и, повернувшись ко мне спиной, медленно побрела на кухню.

Я же в сомнениях осталась в прихожей: стоит ли проходить, если Оля погонит меня? Зачем вообще пришла? Может, стоит уйти самой? Но смысл сейчас, когда самое трудное высказано? Наверное, стоит все-таки остаться…но зачем, если рассчитывать на понимание подруги теперь не придется?

С другой стороны, при всей возмутительности моего заявления, Ольга должна понимать, что никто из действующих лиц, в происходящем не виноват. Я не предавала ее, как не предавал Сергей. Он ни словом, ни делом не давал Оле понять, что любит, что можно на что-то рассчитывать и надеяться. Нас словно бездушные фигурки расставили на шахматной доске — жизни и двигали без нашего желания и согласия, манипулировали, сортировали по цвету, значению, свойствам. Единственное, что нам было доступно, чтобы сохранить себя и связь с близкими — честность. Я очень надеялась, что Оля поймет это так же, как поняла я, и примет правило, и будет руководствоваться им в принятии решения.

А еще я знала, что Кравцова очень редкий по качествам человек, и дружба для нее не пустое слово, не обязанность — призвание. И я малодушно воспользовалась ее слабостью, сознательно обезоружила честным покаянием. Она пройдет путь от непонимания до горечи обиды и все же простит, поймет, поможет. Ее страдание и боль будут лишь изредка прорываться на поверхность полными отчаянного непонимания взглядами, с дичинкой ярости на дне зрачков. Едкими словечками и горькими усмешками, презрительным прищуром и периодическим шипением в стадии покусывания. Скромного, осторожного, не от желания загрызть, от желания удостовериться лишний раз, что я понимаю степень своей вины, принимаю, осознаю.

Что ж, я готова к ее выпадам, приму их за данность и буду считать справедливыми.