— Там нет ни единого упоминания о Черном Призраке.

Губы его презрительно скривились: какой же он дурак, что открыл душу этой женщине!

Да, любовь ослепила его и вышибла мозги из головы! Он должен немедленно встретиться с братом и попытаться исправить хотя бы часть того зла, к которому может привести знакомство с проклятыми бумагами.

— Одевайся. Мы возвращаемся в Лондон.

Поедем верхом; дорога длинная, — холодно распорядился он.

— Я останусь здесь, — заявила она.

— Мадам, делайте что вам говорят!

Она не посмела больше противоречить. Вид у него был такой, словно он способен на убийство. Путь длиной в двести миль оказался во всех отношениях нелегким. Шейн мчался во весь опор, сломя голову, и упрямая гордость не позволяла ей отставать. Сотню раз она собиралась попросить у него прощения за то, что не уничтожила секретные досье, а ему сказала, что уничтожила; ее тяготило чувство вины, но Шейн держался холодно и отчужденно — таким она видела его впервые.

Сотню раз он порывался обнять ее и уничтожить пропасть, открывшуюся между ними, но подозрение, что она никогда не любила его по-настоящему, и ее требование развода заставляли его еще больше замкнуться в себе.

Слуги и багаж перемещались вслед за ними, сохраняя (с разрешения Сабби) куда более разумную скорость; в результате у нее при себе не было ни платья на смену, ни достаточного количества туалетных принадлежностей, чтобы наводить красоту; однако никогда еще не ощущал он так полно ее живое очарование.

Сабби то и дело замечала его взгляд, устремленный на нее, но отводила глаза, уверенная, что прочтет в этом взгляде осуждение — и ничего больше.

Он продолжал бы скачку, если бы был один; но на лице Сабби он прочел безмерную усталость и решил устроить небольшой привал для короткой ночевки на равнине Солсбери, чтобы дать Сабби возможность поспать хоть несколько часов. Он открыл свои седельные сумки и предложил ей немного вина, хлеба и сыра. Он также дал ей неширокое одеяло, а сам отвел лошадей к ручью, чтобы накормить и напоить их. Вернувшись, он застал Сабби спящей глубоким сном, которому, очевидно, не мешали ни твердая земля, ни зловещая пустынность этого места.

Хотя ей до сих пор не приходилось ночевать под открытым небом, в диком краю, Сабби не испытывала ни малейшего страха. Она — без тени сомнения — приписывала это присутствию Шейна. Он был такой уверенный и сильный, он вселял в нее чувство безопасности. Она знала, что ей ничего не грозит, если он рядом.

Она постоянно думала о ребенке, которого носит, и о том, насколько же иным было бы обращение с ней Шейна, если бы он знал о ее беременности. Нет, она не станет сообщать ему о ребенке; она не выберет этот недостойный путь, чтобы добиться его прощения и признания в любви. Она жаждала его любви — но только ради нее самой, а не ради ребенка.