Он грубо схватил ее и потряс, как тряпичную куклу.

— Ты, неверная тварь!

С ужасом поняв, что он собирается ее ударить, Табризия воскликнула:

— Парис! Ты не должен себя так вести! Я жду ребенка!

— Что? — спросил он, совершенно ошарашенный наглостью ее лживого заявления.

Тут Дамаскус открыла дверь, увидела сердитое лицо брата и быстро проговорила:

— Ой, простите за вторжение, но я хотела вернуть накидку.

Парис уставился на меховую накидку, оставленную сестрой, и наконец кровавый туман в его мозгу рассеялся.

— Пожалуйста, пока я не сошел с ума, скажи мне, что и с кем ты делала сегодня днем?

Поскольку это прозвучало скорее мольбой, чем приказом, она ответила:

— Мы шили одежду для ребенка Венеции… И для моего, — добавила она, краснея.

— Ребенок… Не могу поверить, — ошеломленно пробормотал Парис.

Она внимательно всматривалась в его в лицо.

— Ты зол?

— Зол? — Он как будто запнулся, а сердце заныло.

— Парис, ты только что назвал меня неверной сукой. Может, ты обвиняешь меня в том, в чем виноват сам?

— Дорогая моя, моя ненаглядная, любимая малышка! Ты — единственная в мире женщина, которая что-то значит для меня. И так будет всегда! — поклялся он. — Мое сердце навеки отдано тебе.

Слезы облегчения полились у Табризии из глаз, и Парис подхватил ее на руки.

— Мой ягненок, моя сладкая, — принялся он ворковать, — давай поедем завтра домой.

На ужин они не пошли. Вместо этого быстро разделись и наслаждались друг другом, отгородившись от внешнего мира.