— Александрия собирается рожать. Но отказывается назвать имя отца.

— О моя девочка! — воскликнула Шеннон. — Ты не знаешь, кто отец?

— Конечно, знаю! — негодующе воскликнула Александрия.

— Дорогая, мы все любим тебя. И единственное, чего хотим, — помочь тебе. Пожалуйста, скажи, кто он, и увидишь, как просто можно все уладить! — воскликнула Табризия.

Александрия тяжело вздохнула.

— Сначала я опозорилась, отправившись в тот рейд на Хантли, а потом опозорилась, забеременев.

— Так это один из проклятых Гордонов? — воскликнула Шеннон. — Парис убьет его!

— О Боже! Так не Адам ли Гордон? Неудивительно, что ты молчишь, — догадалась Табризия, чувствуя огромную тяжесть, придавившую ее.

— Когда он об этом узнает, наверное, разверзнутся небеса, — покачала головой Шеннон.

— Ради Бога, не говорите ему ни слова до свадьбы! — взмолилась Дамаскус.

— Все было ужасно, Александрия? — спросила Табризия, воображая наихудшее.

— Это было неизбежно. Адам Гордон и я влюбились друг в друга с первого взгляда, — тихо призналась она.

— Ты хочешь сказать, что тебя не насиловали?!

Венеция была в шоке от мысли, что кто-то из них по своей воле мог улечься в постель с кем-то из Гордонов.

Александрия без всякой надежды посмотрела на Табризию и повторила ее собственные слова:

— Ну, теперь ты видишь, как «все просто можно уладить»?

— Да уж, — фыркнула Шеннон, — только одна из нас может взять на себя смелость сообщить новость Парису.

Все посмотрели на Табризию.

— О, пожалуйста, только не я! — взмолилась она.

— Кроме тебя, некому — согласилась с сестрой Дамаскус. — Но только после свадьбы!