Пьеро так резво кивает, что морщусь от неприятного звука трения затылка о стену.

Вот и вся храбрость таких «хороших правильных мужчин»: ссутся сразу, как пахнет жареным.

— Вот и хорошо.

Убираю руку и делаю шаг назад.

Просто чтобы не сорваться и не въебать ему от всей души.

— Все, Пьеро, а теперь можешь валить. Желательно быстро.

Он просто слабак. И, как все слабаки, удирает сразу, когда понимает, что ему могут вломить. И никакой любовью тут не пахнет - что-то нездоровое, может быть, но точно не любовь.

Потому что если любишь - не ссышь а дерешься до последнего. Это я теперь точно знаю. Спасибо, Очкарик.

Эпилог: Йен

Эпилог: Йен

— Как на Асины именины... Испекли мы каравай...

Наша малышка сидит в высоком детском стульчике: вся розовая, пушистая, и с резинкой-бантом на голове, потому что с волосами у нее. как любит говорить Антон, печалька. То есть, они вроде как есть, но это такой бедный жидкий и смешной пух, что вся гора заколок и украшений для волос, которые нам надарили дедушки и бабушки, кажется, пригодятся только через годик.

Хорошо, если через годик.

— Вот такой вышины... Вот такой ширины...

Антон сказал: «Чтобы никакого «хеппибездея» а дне рождения моей дочки!»

Так что у нас каравай, застолье, большой кекс с красивой свечой в форме единицы, довольные бабушки и дедушки и довольный сытый Добби, который пришел к столу не чтобы, как обычно, стащить лакомство, а просто помяукать за компанию.

Ася уже уверенно держит в руке ложку и так же уверенно громыхает ей по деревянной столешнице своего стульчика.

— По-моему, она довольна, - делает вид, что размышляет над вселенской задачей Антон.