— Межвременное?

— О, точно! Подрастет, ведь, поди, не поверит, что папка у него, аж в каком году рожденный, Варь?

— В девятьсот четырнадцатом.

— О, сто лет ровно прошло, и сумел его после того, как ушел на небо, родить!

Жизнь у вернувшихся вошла в привычное русло, только вот спали все мужики тревожно, не отпускало их пережитое, никак. Посмеиваясь сами над собой, утешали друг друга:

— Ну лет через пяток устаканится все, будет, как кино какое вспоминать! — предположил Ищенко.

— Не, мужики, — мрачнел Шелестов, — ни фига не забудется. Сгладится немного острота, да, а забыть… не, не получится!

Панас дождался-таки маленького фон Виллова, нагляделся на него и в июле, завершив свои земные дела, ушел.

Гриня, убитый и постаревший, горестно приговаривал:

— Панаска, як жеж я без тебя-то? Осиротел совсем!

А на поминках, встав, попросил правнука Панаса, Макара:

— Макарка, а включи-ка дедову любимую, и, услышав слова: — «Настанет день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле, из под небес по-птичьи окликая всех вас, кого оставил на земле…» — горестно всхлипнул:

— От, знаю, что жизню большую прожил, а все одно внутри пекёт, ох, як мне яго не хватать станеть!

Из дивовцев не приехала только Варя — у Герушки резались зубки, он температурил, и мужики категорически не желали их брать с собой. Варя тоже поплакала, но пищащий малыш не давал долго грустить.

В Германии переживал брат по существу и папа по документам, Николас. Он среди мужиков прочно заслужил прозвище «Немецкая наседка».

— Пусть будет так! — кивал головой Колян. — Но майне кляйн брудер ест мой жизн!!

Брудер крепко стоял на ножках, пытался делать шажки, держась за диван, или скакал в ходунках, загоняя кота под кровать или кресло, очень любил Даньку — у них случилась огромная взаимная любовь, старший тоже обожал с ним возиться.

Варя, у которой в глубине души имелась подленькая такая мыслишка, твердо теперь уверилась, что не станет её когда — чай, не молоденькой родила малыша — сыночек, капелька Герби, не будет брошеным. Данька однозначно заменит Герушке и её, и отца.

Грело её душу, что мальчишки, оба, не будут испытывать нужду. Из всех собранных за эти годы Гербертом украшений, она взяла совсем немного, остальные так и лежали в ячейке.

Одно только колечко, подаренное и надетое когда-то в сорок третьем на палец её самым лучшим мужчиной, она носила постоянно.