– Я же не могу бросать Тасю надолго, – присела она на стул.

– А сколько живут коровы? – поинтересовалась я.

– Лет двадцать-двадцать пять. Тасе двенадцать.

– Не Тася… Ты не поедешь туда, пока папа жив, так? Хотя тут рядом стройка начинается, шум...

– Что ты такое говоришь, Зоя? – прошептала она.

– Мама… правду? Тринадцать лет он точно не протянет. Сильно сдал и вообще… потух. Ты не знаешь, но он пишет тебе письма и, понятно – не отправляет их. Смысл? «Томочка…» – трудно сглотнула я, вспомнив те свои ощущения: – Ты, конечно, можешь продолжать его ненавидеть, но знать это должна – вдруг… уже не так сильно у тебя, а с ним что-нибудь…?

– Я ничего не обещаю, Зоя, – встала она и отвернулась к мойке: – Я ничего тебе не обещаю.

– Мама, я и не требую – не прошу тебя замуж… просто давай подумаем, что можно сделать, чтобы он дольше протянул. Ты можешь жить с нами, а его будем приглашать в гости… ему просто увидеть тебя – радость. Зимой – у нас, а летом можно здесь… И стройте ваши отношения, как считаете нужным, просто теперь ты знаешь обстановку. Ну, не скажи я тебе – и это было бы нечестно!

– Да – это нечестно, – то ли согласилась, то ли констатировала она.

Я сразу же вывалила все это на Усольцева – после ее слов на душе стало муторно. Срочно захотелось поддержки или же элементарно «заговорить» тему, снизить накал мыслей об этом и их градус тоже. Совесть никто не отменял, но у меня она вынуждена была работать на два фронта. Глядя на то, как буквально тает папа, я и так долго торговалась с нею.

Муж невесело хмыкнул и сказал, что ситуация смахивает на анекдот про то, что пускай теперь у Изи голова болит… Но потом задумался и замолчал. А уже ночью, когда ложились спать, заговорил о том, как ударил по нему развод родителей – по взрослому уже парню.

– Я так и не знаю, в чем было дело. А потом мама умерла. Отец не приехал, и я забил на него. Ты должна помнить – просил даже не вспоминать о нем. Вернуть бы все назад…

– А что бы ты смог? – обняла я его, утешая.

– Говорить. Ты хоть пытаешься...

И опять ночью замаливал… как всегда, когда хотя бы косвенно всплывала тема его вины. Ласками, признаниями, нежностью… А я все это понимала, и лучше бы он не делал этого – не ел себя. Хотелось забыть совсем. А может и ничего – с каждым разом эти воспоминания будто теряли свой вес, и все легче было прогонять их.

Гриша потихоньку привыкал ко мне. Я уже поняла, что для него на первом месте всегда будет отец – слишком много общего образовалось между ними и оба радостно хватались за то, что обнаруживалось в очередной раз. А я была в роли прежнего Усольцева-почти наблюдателя. И все-таки Гриша принял меня в семью, и это уже было хорошо. А там – потихоньку… помаленьку. За прозвучавшее «мама» я многое дала бы. Но он еще слишком хорошо помнил Свету – рассказывал про нее, вспоминал то, что было у них в прошлом. Их семейные фотографии ждали своего часа – когда он вырастет и может быть, захочет вспомнить. Я каждый день молилась за нее по листочку, а где-то там – Артем, я точно это знала…