Огонек свечи колыхался от холодного осеннего дыхания, умирая и воскресая вновь, от прикосновения тонких пальцев мужчины. Люцифер снова и снова перечитывал одну и ту же страницу «Пира», не разбирая слов: буквы перед ним, точно сбивчивое пятнышко пламени, танцевали на выцветшем пергаменте, не давая погрузиться с головой в чтение. Лунный свет проникал сквозь стрельчатое окно готического зала Школы, разрезая мрак, точно лезвие острого клинка — черный бархат камзола противника. Демон замер, закрывшись от окружающего мира, уходя в себя. Это так было ему знакомо: просто один, совершенно один. И никому, никому не нужен… ни родителям, ни учителям, ни друзьям.

«Отец… постоянные нравоучения, а если ослушаюсь повторно — удар… еще один, ведь, с первого раза не понял… за ним — еще и еще, пока не упаду перед ним или не попрошу о прощении» — говорил внутренний голос.

Пыль неожиданно взметнулась от нового порыва ночного ветра с верхней полки, осев на старый дубовый паркет. Мысли, рождающиеся из хаоса в голове, облекали форму и уже не задерживались внутри, а выплескивались наружу, как будто бы им было тесно в костных тисках черепной коробки демона.

— Почему так… — одними губами прошептал юноша. — Почему я, как оборванец-щенок должен скрываться тут, в этой забытой Шепфа библиотеке на отшибе Ада, дрожа за целостность своей шкуры?.. Почему он позволяет себе так со мной обращаться?! Это недостойное поведение для правителя Преисподней!

На последней фразе демон уже не сдерживал свои эмоции, выкрикивая отдельные слова с особой злостью. Злостью, что сидела в нем так долго… всю его бесконечно долгую жизнь. Крик то сменялся на грозное шипение, то на иступленный вопль, за которым следовало минутное молчание и размышления.

Да и назовешь ли это жизнью? Так, существование… Родители — одно лишь слово, ничего не значащее. Мать родила и оставила меня. Она умерла, и я никогда не прощу этого себе. Отец возненавидел тот день, когда я появился на свет: именно поэтому он так жаждет свести меня в Небытие. Чтобы не видеть плод порыва своего бурного желания… Я был незапланированным ребенком, стал, как он твердит, наследником не по праву, хоть это не так. Отец для меня был всем миром, который я так хотел познать, а он велел стражу не подпускать меня к себе. Сын Сатаны, выросший без любви и ласки, — что может быть ужаснее, да, Уокер? Конечно, ты же любишь ушами и выбираешь смазливеньких, что будут за тобой бегать, словно шавки, а я постоянно пропадаю из вида, неприветлив, нередко в синяках и ссадинах.

Наставники? Да кому я из них нужен-то: Серафиму Кроули? Геральду? Ангелу Фенцио? Хвала Мамону, я еще не закис в этой гнилой школе, где отношение к тебе меняется по настроению Шепфа; где с каждого угла сквозит сыростью, лицемерием и наглой ложью, прикрытой благими намерениями; там, где преподавателям плевать на безопасность учеников в угоду какой-либо из двух сторон. Здесь нет Ангелов и Демонов в первозданном виде, как нет в природе чистого белого и черного цветов. Тут борются за место под солнцем обычные существа, различающиеся лишь цветом крыльев и атрибутикой. Им противостоят существа, стоящие выше них по рангу, который они, к слову, сами же и придумали для упорядочивания небесного и подземного общества. Сами себя короновав, они решили, что могут править миром, однако никто из них ни на капельку не приблизился к этой огромной чести — быть владыкой всего сущего. Высшие недостойны своих мест, которые они занимают… Остальные унижены ими, втоптаны в грязь, не имеют права голоса. И это, кажется, никогда не прекратится.