— Все идет отлично, — вру я.

— Вот как? — Он откидывается назад, принимая задумчивое выражение. — Не хочешь рассказать, почему нам позвонил твой отец, если все так чертовски здорово, Рабидо?

Наклоняется вперед, и деревянный стул под ним протестует с громким скрипом.

— Не знаю, что сказал вам мой отец, сэр, но я вам обещаю, что все в порядке.

Мы сидим в неловком молчании, пока он обдумывает мои слова.

— Знаешь, сынок, у нас в тренерском штабе, как и в университете, строгая политика нулевой терпимости к дедовщине, так что мне понадобится несколько имен.

Мои губы сжимаются.

— Вы знаете, я не собираюсь этого делать, сэр, при всем уважении.

— Я так и думал. — Он хмуро смотрит на меня. — Вы, ребята, и ваше неуместное чувство верности никогда не перестанете меня удивлять. — Пауза. — Я поговорю с капитанами твоей команды о нашей маленькой проблеме, прежде чем она обострится.

— Это не проблема, сэр.

Он сардонически усмехается.

— Сколько вы должны были заплатить по счету?

Мои губы сжимаются. Черт.

Я не знаю, почему он задал этот вопрос; я уверен, что мой отец уже дал ему ответ.

— Четыреста с мелочью.

— И для тебя — это не проблема? Ты занимаешься благотворительностью для голодных, истощенных борцов, о которой мы не знаем?

— Нет, сэр.

— Твой отец недоволен, Рабидо. Он чертовски зол, и мне лично не нравится, когда злые родители жуют мою задницу. У меня есть долг перед вашими семьями предотвратить подобную чушь.

— Мне это известно, сэр.

— Вы также знаете, что вместе со своими товарищами по команде подписали Кодекс чести?