Папа задремал на диване под какой-то документальный фильм. Он вздрагивает, когда я вхожу в гостиную, нашаривает пульт и выключает телевизор.

– Я думал, ты уже легла спать.

– Еще нет.

Я действительно уже лежала в постели, но не спала, а читала письмо на мобильном, поглаживая пальцем имя Деклана.

Он прав. Мы прятались.

Папа, зевнув, трет глаза, затем внимательно смотрит на меня.

– Ты в порядке? Подогреть тебе молока, чтобы заснулось хорошо?

Я улыбаюсь, но уголки губ подрагивают.

– Пап, мне не шесть лет.

Он отвечает мне улыбкой, но под глазами у него залегли тени, а во взгляде читается беспокойство. Он переживает за меня.

Мистер Жерарди не рассказал ему о фотографиях. Позвонив папе, он объяснил, что я проявляла мамину пленку, расстроилась из-за увиденного и уничтожила ее.

Он из трусости смолчал? А я? Тоже трушу?

– Посидишь со мной? – спрашивает папа.

Я собираюсь отказаться, так как мы уже давным-давно не проводим время вместе, но он протягивает руку и похлопывает по подушке рядом с собой.

– Иди ко мне, – зовет он, мягко поддразнивая меня. – Посиди со своим стариком, чтобы потом рассказать детишкам, как я тебе надоедал.

Я плюхаюсь рядом с ним. Он обнимает меня рукой за плечи и прижимает к себе. Тепло его тела окутывает меня, и я чувствую себя любимой и защищенной.

Я столько лет идеализировала маму и яркость ее натуры, сравнивая папу со скучнейшими оттенками серого и не замечая, что он все это время был прямо здесь, рядом со мной.

А она была с кем-то другим.

– Тсс, – успокаивающе шепчет папа.

Поняв, что плачу, я прижимаю пальцы к глазам. Папа еще крепче обнимает меня, поглаживая мою руку.