И снова этот ритм, словно рождавшийся в ее сердце. Легкие взмахи, сила которых была невидима и неизъяснима.

Жену пробста охватил неподдельный восторг. От того, как Анна Грёнэльв за большим роялем следовала за виолончелью, даже не переглядываясь с фру Диной. Что она во всех поддерживала мужество, переплетая светлые звуки с грустными, мрачными.

Жена пробста даже подумала, что так же бывает и в жизни. Ведь и в жизни настроения и события переплетаются друг с другом.

Виолончель гремела, подобно ее мужу, пробсту, который, не говоря дурного слова, неожиданно впадал в гнев, как, например, сегодня утром. Гремела до тех пор, пока рояль не взорвался протестом, устав от мрачной тирании виолончели. И гнев в диалоге сменился мелодичным спасением.

Слушая музыку, жена пробста поняла, что в гневе мужа на то, в чем не было ее вины, не таилось злого умысла. Она поняла даже больше. Сегодня утром она имела право защитить себя ответным ударом.

Бог и ей тоже дал голос. Ее совесть была бы чиста, если бы она потеряла терпение, когда ее муж забыл о справедливости.

Напротив. Она была тем инструментом, который Господь поставил рядом с пробстом, дабы вразумлять и направлять его. Она тоже имела право быть услышанной. Совсем как голос рояля.

Когда Дина и Анна закончили свое выступление «Любовной песней» Брамса, жене пробста показалось, будто разногласия снова вернулись к ним. Что вместе с кровью они дошли до сердца. А вместе с ними пришли очищение и прощение, которых она так жаждала, не смея молиться об этом.

Глава 2

Глава 2

Докторский дом был белый, с зелеными наличниками. Он стоял на холме среди четырех рябин поодаль от других домов. В нем было три двери, на одну больше, чем в Рейнснесе. Папин кабинет на первом этаже имел отдельный вход. А в остальном, как казалось Карне, в нем не было ничего особенного. Он не был похож на Рейнснес.

Из ее комнаты во втором этаже было видно море. Но сперва ее глазам приходилось пробежать по полям, покрытым снегом или заросшим конским щавелем, мимо трех ветхих хлевов, двух низких, серых, необшитых домишек и нескольких безобразных лодочных сараев.

Берега здесь были пустынные. Каменистые и бурые от вонючих морских водорослей. Песка из ракушек тут почти не было. Вначале это сердило Карну. Потом она просто перестала ходить на берег. Они жили здесь уже четыре года, и она даже забыла, что берег может быть белым.

И вспоминала об этом, только приезжая в Рейнснес. Она до сих пор плакала, когда их лодка приближалась к Рейнснесу или, напротив, удалялась от него. Папа и Анна уже перестали утешать ее. Они просто ждали, когда она вытрет слезы, чтобы заговорить с ней.