Стине говорила, что Карна должна носить с собой Библию, а папа говорит о силе. Ей все уже надоело. Почему она не может жить, как живут все люди? Не может избавиться от этих припадков?

Карна хорошо помнила, как было, когда они заговорили о переезде, хотя тогда она была совсем маленькая. От одного слова «Страндстедет» у нее начинал болеть живот.

В Страндстедет ездил папа, когда уезжал из дому. И тогда лицо у Анны серело. В Страндстедете бабушка была так занята своими делами, что почти перестала приезжать в Рейнснес. В Страндстедет Анна взяла ее, когда пришла пора ходить в школу.

До переезда она не была знакома с детьми, они всегда ждали, что у нее случится припадок. Им это было занятно.

При Анне дети с ней разговаривали, но, стоило Анне уйти, они начинали пялиться на Карну. Может, по ней видно, что у нее в голове какой-то дефект?

Она утешалась, плохо думая о Страндстедете. Люди там злые. Дома почти все некрашеные. У детей из носа текут сопли. Дороги такие грязные, что во время дождя приходится прыгать с камня на камень. Ни у кого из знакомых, кроме пробста, нет стеклянного шкафа с книгами. По мере надобности она вспоминала и многое другое, но потом снова забывала.

Переезд, собственно, начался в тот раз после Рождества, когда папа вдруг сказал, что у него приемный день. Анна рассердилась, но не стала серой и несчастной. Напротив, она покраснела и гневно обрушилась на папу. В конце концов она крикнула ему, нервно ходя по комнате:

— Пусть на этот раз обойдутся без тебя! Слышишь?

— Это невозможно! — тихо сказал папа и кивнул Бергльот, чтобы она вышла из комнаты.

— Карна, будь добра, принеси мне «Журнал по практической медицине». Он лежит у меня на ночном столике.

Анна поникла.

Карна решила принять сторону Анны, хотя и понимала, что прав папа.

— Не принесу! — сказала она.

Папа с удивлением поглядел на нее. Потом пригладил волосы и повернулся к Анне.

— Ты настраиваешь ребенка против меня! — сказал он ледяным тоном, словно хуже Анны никого уже не было.

— Ты не должен так говорить с Анной! — крикнула Карна, в которой проснулось чувство протеста.

Папа подошел и, словно щенка, схватил ее за шкирку.

— Сидеть! — приказал он ей, как собаке.