Сделать видимость влюбленности во Влада для нее, самого чуткого наблюдателя, я бы никогда не смогла. Пусть меня назовут жестокой, пусть скажут, что я должна была постараться, но я слишком много раз обманывала, не договаривая, не показывая то, что на самом деле думала и чувствовала. А теперь это претило мне, вызывало отвращение.

Я снова была на ногах, пошла на работу, забирала Женю из садика, принимала у нас родителей, пытавшихся скрыть беспокойство под наигранной веселостью. Я готовила пироги по воскресеньям, поливала увянувшие цветы, вытирала пыль с фотографий на стене, делала все, что обычно, но действовала, как робот, а не как живой человек.

По вечерам, лежа в своей постели, я разминала онемевшие руки, которые кололи иголочками. И всеми силами пыталась не думать о нем. О запахе его дыхания, густых волосах, которые я любила пропускать через пальцы, о его близости, дарившей мне покой, тепло, счастье. И, обняв себя руками, я пыталась представить, что лежу в его объятиях.

Мы спали с Владом в разных комнатах. Он не пытался заявить о своих правах супруга вновь. И я вздыхала с облегчением. Но каждого вечера я боялась, как огня. И всегда ложилась спать рано, сразу после того, как уложу в постель Женю. Закутавшись в одеяло до глаз, я опасалась, что он однажды попытается раскутать мой кокон. И у меня были причины так думать.

Влад изменился. Спешил с работы домой, пытался взять на себя часть моих обязанностей, я впервые за несколько лет увидела его с половой тряпкой в руках. Но сейчас все это уже было неважно. Он хотел восстановить семью, а я понимала, что восстанавливать нечего. И даже не пыталась ему помочь. Но и не сказала, что все напрасно.

Не знаю, что со мной было. Словно вся заледенела. Уколись я иголкой, обожгись о сковороду – ничего не вызывало реакцию. Казалось, даже боль стала безразлична моему телу.

Прошло еще две недели. Наша семья напоминала кукольный театр, где каждый играл свою роль, но никто не был счастлив.

Однажды, перебирая свои вещи, я наткнулась на засохшую оливковую веточку, сорванную когда-то в саду на Крите, выросшую под жарким солнцем на засушливой, бурой земле, зацелованную соленым ветром. Запах еще улавливался, тонкий, немного терпкий. Я сжала ее в пальцах, провела по щекам, по губам. Мне показалось, что я слышу звук прибоя, что свежий бриз приносит отзвуки мужского смеха и тихих женских вздохов.

Я беззвучно плакала в ванной до тех пор, пока меня не застала Женя. Она молча села, обняла меня, и мы просидели так, пока мои слезы не высохли. Впервые не я утешала моего ребенка, а она меня.