Раньше она думала, что его рассказ — поэтическая фантазия, но теперь вспомнила, как в другой раз Амастан спросил, не думает ли Мариата, что звезды в небе — это души умерших. Она отбросила камень, встала и быстрым шагом пошла по полю, усеянному гром-камнями, на каждом шагу вздрагивая от страха.

На следующий день, преодолевая крутой подъем на вершину дюны, Мариата оступилась, упала, покатилась вниз и, тяжело дыша, осталась лежать там. Левая рука горела, было очень больно. Она внимательно оглядела это место. Прямо посередине ладони, как раз там, где ее пересекала длинная прямая линия, засела острая колючка, да так глубоко, что вытащить ее не было возможности, не за что ухватиться. Мариата прищурилась и сдавила мякоть ладони вокруг занозы — не помогло. Она попыталась выковырять колючку лезвием ножичка, но та вошла еще глубже. Будь Мариата в состоянии, она заплакала бы от боли и беспомощности, но в ее глазах не осталось ни слезинки. Теперь бедняжка ощущала только горячую боль в ладони.

Еще через день рука распухла, вокруг ранки образовались красные вздутия, похожие на подушечки. Каждый шаг отдавался болью в ладони, рука стала такой тяжелой, будто в ней лежал гром-камень. Скоро Мариата уже не чувствовала ничего, кроме раны, в которой словно появилось еще одно пульсирующее и кровоточащее сердце. Сама она казалась себе сотканной из прозрачного бездымного пламени, которому некий джинн придал человеческий облик, всегда готовый взлететь в небеса, если заклятие злого духа утратит силу. Когда вдали показался оазис, Мариата уже почти утратила рассудок и была уверена в том, что это мираж, посланный джинном ей в насмешку. Ведь еще только начинало светать. Но с каждым шагом мираж становился отчетливей, и после бесконечных красновато-бурых пейзажей на зеленые листья пальм больно было смотреть. В пруду, как в зеркале, отражалось небо, водная поверхность была так спокойна, что казалась стеклянной. С совершенной, чуть ли не галлюцинаторной ясностью, с неземным блаженством, подобным тому, что она испытывала в объятиях Амастана, Мариата смотрела, как ее пылающая рука погружается в воду, как жидкая прохлада смыкается вокруг нее по самое запястье. Видение и реальность слились в один бесконечно долгий экстатический полуобморок. Она пришла в себя только тогда, когда начала пить. Блаженство кончилось, осталась одна жгучая боль. Горло пересохло и сузилось, глотать было невозможно, Мариата задыхалась, хрипела, вода шла обратно. Наконец ей удалось проглотить немножко. Как существо, которому жить осталось недолго, она сбросила с плеч узлы, заползла в тень меж корней дерева и заснула в прохладной темноте.