— Мыться нельзя, запомни! — решительно говорю я. — Или ореховая краска сойдет.

Он радостно смеется.

— Терпеть не могу мыться!

— Смотри в пол, а не на людей: черный паж с голубыми глазами привлекает внимание.

— И лучше помалкивать, — добавляет Жакоб. — Ты слишком хорошо говоришь по-английски.

Момо с тоской смотрит на Амаду, подъедающего последние крошки в углу, куда я их смел.

— Можно, я возьму его с собой?

Я качаю головой:

— Прости. Его все знают, а нельзя, чтобы кто-то догадался, что мы с тобой связаны. Надеюсь, это переодевание ненадолго.

У него было начинают дрожать губы, но потом он собирается.

— Хорошая игра, — произносит он, будто пытаясь убедить себя самого. — Буду притворяться, что я немой. Как старый Ибрагим.

— Может, тебе язык для правдоподобия отрезать? — сурово говорю я и делаю движение, словно хочу схватить его за язык, высунувшийся изо рта.

Он верещит в притворном ужасе, мы устраиваем возню, и настроение у Момо улучшается.

У Жакоба своя спальня в покоях герцогини Портсмутской, занимающей больше двадцати комнат.

— Момо там будет в безопасности. Я скажу мадам, что он мой кузен, его прислали работать во дворце. Не думаю, что она станет задавать вопросы: если по обе стороны от нее будут черные мальчики, это оттенит белизну ее кожи; она вечно ищет, как превзойти своих соперниц в любви к королю.

Решение не безупречное, но придется пока остановиться на нем. Момо прощается со мной достаточно мужественно: я его крепко обнимаю, велю вести себя хорошо — и вынужден поспешно уйти, пока он не заметил слезы у меня на глазах.

Амаду яростно меня ругает, когда я возвращаюсь один, страшно разозленный, что у него отняли товарища по играм.

Бен Хаду и прочие члены посольства возвращаются уже к вечеру в прекрасном расположении духа. Фантазия весьма удалась, король был восхищен их представлением.