Она вымылась, забрала у меня полотенце. Тело в свете камина и свечей прекрасно, как у дикого зверя.

В дверь тихонько постучали.

– Открой ему, – приказала Анна.

Я помедлила, она уже надела нижнюю юбку, но больше на ней ничего нет.

– Давай открывай, – упрямо повторила она.

Я пожала плечами, открыла дверь. Джордж в ужасе отшатнулся, увидев обнаженную грудь сестры, темную, распущенную гриву волос.

– Входи, – беззаботно кивнула она. – Я почти готова.

Он, по-прежнему потрясенный, бросил на меня вопросительный взгляд, вошел в комнату, уселся в кресло у камина.

Анна, держа корсаж у груди, повернулась спиной к брату – зашнуруй. Он поднялся на ноги, принялся продергивать шнуровку крест-накрест в дырочки. Каждый раз, когда рука касалась ее кожи, я видела – она закрывает глаза, наслаждаясь этими нежными прикосновениями. Лицо Джорджа потемнело, он мрачно выполнял приказ.

– Что еще? – спросил он. – Завязать шнурки на ботинках? Почистить обувь?

– Разве тебе не нравится меня ласкать? – Голос такой дразнящий. – Я и королю гожусь.

– Ты и для борделя годишься, – резко бросил он. – Надевай плащ, коли готова.

– Но скажи, меня всякий захочет, да? – Она уставилась ему прямо в глаза.

Джордж помедлил с ответом.

– Зачем ты меня спрашиваешь? У половины придворных дрожат коленки, едва они тебя завидят. Чего еще тебе надобно?

– Мне все надобно, – ответила она без улыбки. – Я хочу, чтобы ты, Джордж, сказал прямо тут при ней, при Марии, что я лучше всех.

Он тихо рассмеялся.

– А, вечное соперничество, – проговорил он медленно. – Анна, маркиз Пемброк, ты самая желанная и самая богатая в нашем семействе. Обошла нас обоих. Скоро обойдешь и наших достопочтенных папашу и дядюшку – можешь этим гордиться. Чего тебе еще надобно?

Она вся сияла, пока он говорил, но при последнем вопросе сникла, словно от страха, должно быть, вспомнила проклятия женщин на рынке, крики мужчин: «Шлюха».

– Я хочу, чтобы все это знали.