Меня пугают мысли о стоимости содержания этого разросшегося двора – тысяч слуг, исполняющих прихоти сотни лордов, их дам, их лошадей, их собак. И дело не в том, что такое хозяйство вызывает у меня ощущение беспомощности: я выросла в благородном доме и знаю, как им управлять. Я не имею в виду ничего плохого, просто меня смущает эта роскошь и расточительство на фоне разграбления церквей. Только накопленное за тысячу лет существования Церкви богатство может покрыть такие расходы. Двор чем-то похож на большую заводную игрушку, с большой пружиной и огромным колесом, которая работает на священном добре и выбрасывает его вон испорченным или покореженным каждый час, каждую минуту. Как король, который объедается до рвоты, потом блюет и корчится от боли над ночным горшком, цепляясь за руку Энтони Денни и призывая доктора Уэнди с целительным клистиром.

Я замечаю рядом с Эдвардом Сеймуром свободное место по правую руку от него, а стало быть, почетное – и тут же настораживаюсь. Может быть, он ожидает Томаса? Звон и скрежет ложки о дно блюда, из которого король вычерпывает устричный рассол, затем хлюпанье, когда он бросает в него ломтики хлеба и высасывает, отходят на второй план. Я даже едва замечаю грохот золотой ложки о блюдо, когда король таким образом торопил слугу и требовал добавки. Я не свожу глаз с двери в дальнем конце зала, и, словно это я призвала его, словно моя страсть соткала призрак, в комнату тихо входит Томас в темно-синем плаще, скидывает его, отдает пажу и направляется прямо к столу брата.

Он здесь. Я тут же отвожу взгляд. Мне не верится, он здесь.

Эдвард искренне рад брату. Он вскакивает и раскрывает объятия, крепко и тепло держа его в своих руках. Они быстро обмениваются несколькими словами, потом снова обнимаются. Затем Томас отходит от Эдварда и направляется к возвышению, на котором стоит наш стол. Он кланяется королю, затем мне, затем принцу, сидящему рядом с королем, а затем торопливо кивает Анне Клевской, которую он сам сопровождал в Англию на коронацию. Его темные глаза быстро скользят по всем нам с безразличием. Король подзывает его к себе поближе, и Томас поднимается, поворачиваясь ко мне плечом так, что я вижу только его профиль. Он не смотрит на меня.

Я стараюсь не наклонять голову в их сторону, чтобы не слушать, о чем они говорят. До меня доносятся какие-то слова о кораблях и о зимовье. Король приглашает Томаса сесть за стол и отужинать и тут же отсылает к столу Сеймуров блюдо с рагу из оленины, а потом пироги и бисквиты, и жаркое из кабана. Томас благодарно кланяется, сидя рядом со своим братом, и по-прежнему даже не смотрит в мою сторону. Я знаю об этом только потому, что, когда его глаза скользят по мне, я чувствую, как начинает гореть моя кожа, как при лихорадке. Мне даже не нужно видеть его взгляд – я его чувствую, словно мое тело знает само, словно он может касаться меня без прикосновений.