– Надо будет сказать лорду Дервентуотеру, чтоб готовил предсмертную речь, – пробормотал Мозли на выходе из дворца. – Не думаю, что он уже взялся за это дело.

Секретарь пожал плечами.

– Казнь назначена на сегодня, на десять утра.

Мозли кивнул. Оставалось пять часов.

* * *

Стражники явились заранее, ходили кругами, балагурили со зрителями, удерживали толпу на положенном расстоянии от эшафота. К нему вел коридор, завешанный черной тканью – чтобы смертников никто не видел на их самом долгом пути.

Джейн отвела глаза от зловещего коридора, стала смотреть на эшафот, также затянутый черной саржей. Доски настила терпеливо дожидались своих жертв, в то время как вокруг нарастало волнение. Скоро все внимание собравшихся сконцентрируется на эшафоте. Чтобы убить время, Джейн представляла эшафот разумным существом, ухмыляющимся при виде узника, который не спешит рухнуть на колени.

Начался очередной приступ тошноты. Просить Уильяма избавить ее от зрелища было бесполезно. Джейн могла сколько угодно симулировать обморок или биться в истерике, могла даже выбежать из каморки – ее всюду, при любых обстоятельствах преследовали бы слова графа: это наш долг, мы обязаны смотреть, как станут умирать Дервентуотер и Кенмур.

– Первым идет Дервентуотер, – выдавил Уильям. Джейн еще не слышала, чтобы он заикался. Голос графа вернул Джейн в кошмарную действительность – она снова остановила взгляд на деревянном помосте, куда молодой английский аристократ вышел из черного коридора и где остановился, бледный и внешне спокойный.

Дервентуотер развернул бумажный свиток и стал читать вслух. Все, что он имел сообщить, заняло, по подсчетам Джейн, не больше минуты. Слов, конечно, слышно не было. Беспомощно Джейн наблюдала, как черную саржу сняли с плахи, как шагнул к ней молодой красавец. Наклонился, осмотрел плаху, даже потрогал.

В душе нарастал ужас. Снова закружилась голова. Джейн чувствовала, что ритм дыхания изменился и у «хозяйки»; если уж быть точным, бедняжка Уинифред едва дышала. Грудная клетка превратилась в силок для воздуха, самой Джейн было больно вдыхать. С извращенным любопытством она смотрела, как Дервентуотер вручает бумагу шерифу Лондона, предварительно обменявшись с палачом несколькими словами и указав на плаху высотой в шесть дюймов.

* * *

С того дня он повесил нескольких человек (все они были негодяи и преступники), так что успел привыкнуть к новой работе, в известном смысле зачерстветь душой. Попытки приговоренных уцепиться за жизнь не трогали его. Однако до третьей недели февраля тысяча семьсот шестнадцатого года ему не приходилось рубить головы.